Друзья

— Наверняка, если фабрика получит звание передового предприятия.

— А это произойдет?

— Многие об этом поговаривают, — ответила девушка. — Да и пора уже.

— Присаживайтесь, — сказал Миклош. Девушка села, поправила юбку и выжидательно посмотрела на своего начальника. — Гизи, я знаю, что вы когда-то работали в прядильном цехе.

Девушка кивнула.

— Да, около двух лет. За это время закончила курсы машинописи и стенографии, хотя приходилось вкалывать в три смены.

— Я бы хотел спросить вас кое о чем, — произнес Миклош, ставя на стол пустую чашку.

— С удовольствием отвечу, если смогу.

— У вас ведь существовали нормы выработки?

— Да, конечно. Я думаю, они с тех пор не изменились.

Зала рассеянно вертел в руках зажигалку, стараясь ничем не выдать, насколько важен для него этот разговор. Он чувствовал, что приближается наконец к разгадке секрета.

— Вы, например, на сколько процентов выполняли план?

— Я? — Гизи наморщила высокий лоб.

— Да, да, вы.

— Закурить можно?

Зала протянул ей сигареты, чиркнул зажигалкой.

— Спасибо, — сказала Гизи и задумалась. — Знаете, товарищ Зала, — наконец вымолвила она, — мне никогда не удавалось выполнить норму больше чем на сто один процент. А ведь старалась, как могла. Знаете, станок вообще не дает человеку возможности расслабляться. Но как-то у меня не получалось. Не скажу, что я была неумехой. И желания в общем-то хватало. Но никаких сдвигов.

— А были уже такие, которые производили больше?

— Конечно. Некоторые запросто выдавали на смену сто двадцать — сто тридцать процентов. Да еще и домой раньше уходили. На час, а то и на два.

Миклош облокотился на стол.

— Может, у них станки были лучше?

— Да нет, те же станки, чехословацкие, что и у других.

— Так в чем же тогда дело?

В глазах Гизи промелькнула тревога.

— Я обязана отвечать, товарищ Зала?

— Нет, нет, Гизи, вы ничего не обязаны. Но почему вам так неприятна эта тема? Ведь вы теперь работаете здесь, со мной.

— Так-то оно так, товарищ Зала. Но вы не обижайтесь на то, что я вам скажу. Если обстоятельства сложатся так, что мне понадобится защита, вы не сможете меня защитить. А я не хочу потерять это место.

— Вы кого-то боитесь? — Не дождавшись ответа, Миклош продолжал: — Ну, а как происходит учет выработки каждого работника за смену? Это-то вы можете сказать?

— Могу. Но я думала, вы знаете.

— Не знаю, потому что до сих пор меня это не интересовало.

— А почему теперь интересует? — с любопытством спросила Гизи.

Миклош встал, прошелся по кабинету. Остановился перед девушкой.

— А вот почему. Мне очень не нравится, что в канализацию попадает множество текстильных отходов.

— Понимаю, — сказала девушка. — Но знаете, товарищ Зала, это всегда так было.

— Тем более хотелось бы выяснить, где тут собака зарыта. Надеюсь, вы мне поможете. Я просто уверен, что вы что-то знаете или по крайней мере подозреваете.

Девушка погасила в пепельнице окурок.

— Ну что я могу сказать! На каждые тридцать станочниц в цехе один учетчик. То есть работу каждой смены контролируют десять человек. До начала смены я беру столько пряжи, сколько мне надо обработать. Обычно мы брали с запасом, чтобы потом не бегать, если не хватит. Вес взятой пряжи нормировщик записывает в учетную книгу. Скажем, я беру сто килограммов. Ставлю катушки, запускаю станок. Естественно, появляются отходы. Учетчик время от времени проверяет количество отходов, подсчитывает готовые катушки. В конце смены все взвешивается. Получается, например, восемьдесят пять килограммов. В остатке — пятнадцать килограммов необработанной пряжи и отходов. Все это я также сдаю учетчику.

— Понятно, — сказал Миклош. — И попутно такой вопрос: бывало так, что у кого-нибудь не оставалось к концу смены необработанной пряжи и отходов?

— Конечно, — кивнула девушка. — У многих ничего не оставалось.

— Как же так? — задумчиво протянул Миклош. — Если все отходы учитываются, каким же образом такое большое количество отходов попадает в канализацию?

Девушка улыбнулась:

— Вы действительно не понимаете, товарищ Зала? А если подумать?

Миклош положил руку на ее округлое плечо.

— Спасибо, Гизи. Я обещаю подумать, и надеюсь, что мне удастся это понять.

Зазвонил телефон. Зала поднял трубку и услышал голос Штайгла:

— Миклош, зайди ко мне.

— Сейчас иду.

Лицо Штайгла было серым и осунувшимся. Правой рукой он держался за желудок.

— Садись.

Миклош сел, с тревогой поглядывая на больного человека.

— Тебе плохо?

— Хуже некуда. По всей видимости, язва. Ну, посмотрим. В понедельник меня кладут в больницу. Не буду скрывать, я уже приготовился к самому худшему. Может случиться так, что меня разрежут, потом зашьют и скажут: «Товарищ Штайгл, операция прошла блестяще».

— Да брось ты, Карчи, не нагоняй страхов. Ты еще молодой, у тебя крепкий организм…