Друзья

— Четыре года. Осенью сорок пятого я вернулся из Маутхаузена — как раз перед выборами. Чухаи тогда был начальником уездной милиции, доктор Михай Вираг — секретарем уездного комитета партии, а Имре Давид — секретарем партбюро прядильно-ниточного комбината. Они и выдвинули мою кандидатуру. Вот так в девятнадцать лет я стал руководить партийным комитетом в поселке. Проработал там ровно четыре года, как раз до того злополучного собрания. Трудные это были времена, товарищ Маклари. Приходилось решать вопросы, о которых я прежде понятия не имел. Ну, скажем, экспатриация швабов. По Потсдамскому соглашению, если не ошибаюсь, надо было переселить в Германию двести тысяч швабов. Никто не хотел этим заниматься. Правда, уже прошли выборы в Национальное собрание, но представители отдельных партий, кроме национально-крестьянской, вели двойную игру, и тогда нам, коммунистам, пришлось взять всю ответственность на себя. Конечно, оглядываясь назад, надо честно признать: имели место в то время и злоупотребления властью, и перегибы. Но у нас еще не было опыта. — Миклош вынул платок, вытер вспотевший лоб. — Потом объединение двух партий, восстановление прежних границ… А поселок этот, надо вам сказать… Там ведь в основном жили немцы. Немало было фольксбундовцев, среди молодежи многие добровольно вступили в СС. Конечно, после сорок пятого они начали всё валить на Бауэра и его компанию. Те, мол, их принуждали вступать и в фольксбунд, и в СС. Поди тут разберись, кто врет, а кто нет. Короче говоря, увяз я в этих делах по уши. Молодой был, неопытный, да и зла ни на кого не держал. Всегда всех жалел. Бывало, придет мать какого-нибудь шваба, начинает рыдать, умоляет не трогать ее сына — и я уже готов плакать вместе с ней. К чему бы это все могло привести — не знаю. В общем, я даже обрадовался, когда меня сняли. Наконец-то появилась возможность учиться. Целых пять лет в спокойной обстановке набираться знаний. Я тогда от счастья просто ног под собой не чуял. Послали нас с Имре на учебу. Стипендия, правда, была не ахти какая, но нас это не смущало, мы смолоду привыкли довольствоваться малым.

— А на какие средства жила ваша мать?

— Работала в производственном кооперативе. На птицеферме. В то время кооператив «Новая жизнь» был лучшим в области. Главным образом благодаря стараниям Жиги Баллы. В сорок шестом он вернулся из плена домой, и его сразу выбрали главным агрономом. Уж он-то понимал толк в сельском хозяйстве.

Маклари перелистал свои бумаги.

— Этот Балла — дядя Имре Давида?

— Совершенно верно, — подтвердил Миклош и тихо засмеялся. Начальник отдела кадров удивленно взглянул на него, недоумевая, над кем он смеется. — Вы, товарищ Маклари, как я вижу, основательно подготовились к нашему разговору. — Тот кивнул. — Про дядю Жигу я мог бы многое рассказать, но вряд ли это имеет отношение к делу. Скажу вкратце. Вернувшись домой, он развелся с женой, потому что узнал о ее сожительстве с Зоннтагом. Я думаю, он убил бы Зоннтага, но тот уже сидел в тюрьме. Три года получил за пособничество нацистам. А к тому времени, как его освободили, дядя Жига умер. Спился. — Миклош надолго задумался. — Объясните мне одну вещь, товарищ Маклари.

— Что именно?

— Скажите, можно ли вообще понять человека, постигнуть его душу? Вы должны это знать, вам по должности положено разбираться в людях.

— Вы имеете в виду Зоннтага?

— Ну да. Странный человек. Фабрикант, помещик. Смело могу утверждать, что немцев он ненавидел, фольксбундовцев тоже не жаловал и в то же время преследовал коммунистов. Однако и в этом не проявлял последовательности. Ведь он взял на работу моего отца и меня, фактически поддержал нашу семью в те трудные времена, хотя знал, что мы коммунисты. И все-таки при первом же удобном случае, когда началась забастовка, отдал моего отца жандармам. Да еще позволил Форбату избить его во дворе фабрики. Но что самое непонятное: в начале сорок пятого Зоннтаг мог бы сбежать на Запад, как это сделали его жена, дочь, зять. Вплоть до марта у него была такая возможность. Но он предпочел остаться вместе с сыном и ждать в своем родовом замке конца войны, хотя понимал, должен был понимать, что его будут судить. Почему он не сбежал? До сих пор не могу взять в толк.

— Тут может быть много причин, — сказал Маклари. — Вероятно, он очень любил эту женщину, Ирму Шиллер. Привязанность к родной земле тоже не надо сбрасывать со счетов. Для людей такого сорта это не очень характерно, но бывают исключения. — Он поправил очки. — Еще один попутный вопрос. Есть сведения, что вы много раз грозились убить фельдфебеля Форбата, который избил вашего отца и пытал вас и Имре Давида. Вы привели в исполнение свою угрозу?