Друзья и герои

В кафе на площади Плака, где они не так давно пережидали воздушную тревогу, отдернули занавески. Сквозь запотевшие стекла лился зеленоватый свет и освещал танцующих на дороге мужчин.

– Это зейбекико! – воскликнула Гарриет в полном восторге.

Алан, дивясь тому, что она запомнила название танца, велел водителю остановиться, и они стали любоваться танцорами, которые двигались под перечными деревьями, положив руки друг другу на плечи. Музыка сменилась. Мужчина, до того стоявший на стуле у окна, выскочил на середину дороги. Он что-то крикнул. Ему закричали в ответ. Кто-то бросил ему платок, и он замер, держа платок перед собой. К нему выбежал еще один мужчина и ухватился за другой конец платка. Оба они были седы, их смуглые морщинистые лица выдавали в них рабочих, но танцевали они, словно юноши.

Город опьянел. Автомобиль пробирался по узким улочкам сквозь движущиеся тени. Вокруг играли на гармошках и аккордеонах; популярные песенки, к которым на ходу придумывали новые слова про Муссолини и его никчемную армию, перемежались взрывами смеха.

Когда они добрались до «Алеко», Гарриет послала внутрь Алана.

– Если мы пойдем оба, Гай уговорит нас остаться.

Алан пробыл в кафе несколько минут, после чего вышел и пожал плечами:

– Говорит, что присоединится к нам позже.

Гарриет была расстроена:

– Я бы так хотела, чтобы он поехал с нами. Я хочу, чтобы он видел это всё и радовался с нами!

Алан со вздохом сел обратно в такси.

– Принимайте его таким, какой он есть, – сказал он. – Его достоинства с лихвой перевешивают недостатки.

В таверне «Бабаяннис» занавески были отдернуты и изнутри доносились аппетитные запахи. Неяркая лампа у входа освещала просторный зал с каменным полом и печью, на которой были выставлены кушанья в медной посуде. Повар был знаком с Аланом; он говорил по-английски и рассказал, что когда-то работал в Сохо. Его печалило, что он так мало может предложить гостям из Англии, но лучшее мясо, как и полагалось, отправлялось на фронт, а ресторанам доставались лишь остатки.

Глядя на нежную мусаку и красно-бурое рагу с перцем, помидорами, баклажанами и маленькими белыми луковичками, Гарриет сказала:

– Не тревожьтесь, нам это отлично подойдет.

Внутри было тесно. Освещение было неярким, но вся таверна оживленно бурлила. Как только Алан и Гарриет уселись, к собравшимся вышел певец Коста, смеясь, словно никак не мог сдержать свою радость. В ответ на его смех публика начала неистово аплодировать и требовать песен, которых не слышала с начала вторжения. Раньше пели печальные песни, в которых говорилось о необходимости сражаться и умирать, о расставаниях и потерянных близких. Но теперь считалось, что всё это позади. Теперь надо было радоваться.

Коста продолжал смеяться посреди всего этого безумия, и зубы его белоснежно сверкали на смуглом морщинистом лице. Он поднял руку, и шум тут же стих. Повисла гробовая тишина: люди практически не дышали, боясь пропустить хоть слово.

– Захватчики сбежали, – сказал он. – Однако на нашей земле еще есть итальянцы, несколько тысяч итальянцев. Но все они в плену!

Последовала всеобщая овация. Люди рыдали от счастья и хохотали одновременно.

– Что мне спеть? – спросил Коста, после чего исполнил «Γιαλό, γιαλό»[30] и все остальные песни, о которых его просили. Сомневаться не приходилось: со скорбью было покончено, люди вновь вернулись к жизни.

– Если бы Гай это видел! – несколько раз повторила Гарриет.

Губы Алана растянулись в обычной его болезненной улыбке.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – Коста еще споет позже.

Когда певец ушел, люди, до того толпившиеся у дверей, стали проходить к столикам. Среди них Гарриет увидела Добсона, который раньше служил культурным атташе в Бухаресте, а теперь перебрался в Афины. Она не разделяла веры Гая в добросердечие Добсона, но когда он увидел ее, то тут же бросился к ней и схватил ее за плечо с дружелюбной фамильярностью.

– Какая радость! – воскликнул он. – Мы все оказались здесь. Ну вы и хулиганы, конечно: выбрали Грецию вместо жары, грязи, мух, болезней и прочих прелестей Ближнего Востока! Но кого это волнует? Уж точно не Лондон.

Он с довольным видом провел рукой по младенческому пуху у себя на голове и покачался из стороны в сторону.

– Вы вовремя уехали из Бухареста. Теперь он уже мало напоминает Восточный Париж. А знаете, что там еще произошло вдобавок? Ужасное землетрясение. Помните здание, в котором вы жили, Blocşul Cazacul? Оно просто рассыпалось. Сложилось, точно брошенное полотенце, и погребло под собой всех жителей.

Гарриет уставилась на него, потрясенная таким итогом их бухарестской жизни.

– Надеюсь, домовладелец был погребен вместе с ними, – сказала она наконец.

Добсон распахнул младенчески голубые глазки и расхохотался, словно услышал что-то невероятно остроумное.

– Думаю, так и было! – радостно заявил он и отошел.