Друзья, любовники, враги

В квартире пахло чем-то наподобие дешевого овощного супа. А еще половыми тряпками, посудными щетками и помойными ведрами. Елена Вилленев была крепкой женщиной с тусклыми зелеными глазами, широкой улыбкой и бессменным седым шиньоном. Она перемещалась по квартире нервными перебежками, то щелкая на стене выключателем, то всплескивая руками. Извинилась за беспорядок, в котором она винила заболевшую прислугу. Все время разглаживая ладонями мятое шелковое платье, хозяйка пригласила Сашу в гостиную.

— Не ожидала, что вы так молоды, — кивала она Саше.

— Я тоже не ожидала увидеть вас такой молодой! — сердечно улыбалась та, отвечая комплиментом на комплимент.

Женщина покраснела, поправляя прическу костлявыми пальцами.

— Надеюсь, вы понимаете, почему я так неохотно вас приняла.

Саша снова улыбнулась и покосилась на несколько старых картин, развешенных на одной стене.

— Конечно, — сказала она, — вам это было, должно быть, не легко.

— Я одна несу этот крест. Мой муж скончался восемь лет назад.

Саша сразу почувствовала, что, если со вчерашнего дня осталось хоть немного жареной телятины, ей придется отведать ее на обед.

— Не дожил, — вздохнула женщина. — Он был игроком и не выдержал, когда однажды проиграл партию в бридж у себя в клубе.

— Мне очень жаль, — сказала Саша.

В ее памяти сразу возник некролог Оливеру Вилленеву. Она уже знала, как воспользоваться этим обстоятельством.

— Увы, — сказала она, — мой отец не так удачлив.

— Вы хотели сказать «был»?

— Нет. Он у меня без конца болеет.

Бедняге Элику понравилось бы это определение. Дикая злоба по отношению к каждому, кто находился в пределах прямой видимости. Не говоря уж о тех, кто зависел от отца и был у него на содержании. Вдобавок, азартность, граничащая с острым помешательством.

— Должно быть, вашей матери очень тяжело. Вы у нее единственный ребенок?

Рана, не заживающая никогда. Именно, единственный ребенок.

— Мой брат погиб в аварии, когда мне было пятнадцать.

Женщина была совершенно поражена.

— О моя дорогая, — воскликнула она, реагируя так, как обычно реагировали все, кто слышал это от Саши. — По крайней мере у вашей матери есть вы. Дочь так нужна. К несчастью, Жозетта была в Бейруте, когда скончался ее отец. Война, дети — она даже не смогла приехать на похороны.

Война и дети. Слова, которые были произнесены здесь, в этой обшарпанной гостиной, в доме, находящемся на территории 17-го муниципалитета города Парижа. Париж, море огней, нюансы и подробности.

— Уверяю вас, — добавила мадам Вилленев, — для матери очень важно, чтобы рядом была дочь, с которой можно поговорить. — Сделав такое заявление, она поднялась. — Хотите шоколаду? — предложила она, доставая коробку из ящика комода.

Покрытые белым налетом, конфеты, видимо, помнили деятелей, глядящих из старинных рам на стене. Саша взяла одну и попыталась откусить.

— Вы часто разговариваете с дочерью? — спросила она.

— Так часто, как это возможно. Хотя это не так-то просто. Она очень занята работой и ребенком.

— Разве не удивительно, что она родила еще одного ребенка после стольких лет?

— Да, конечно, — осторожно ответила Елена Вилленев, — и насколько я знаю, роды были легкими. Удивительное дело для женщины, которой за сорок.

Было трудно понять, кого она имела в виду.

— Вы были там?

— Нет, не была.

Саша мысленно перелистывала досье. Одинокая вдова, маленькая пенсия. Несколько друзей, которые еще живы и находятся в ясном уме. Дочь, живущая словно на другой планете. Внуки, которых она видит раз в несколько лет.

— Расскажите немного о Жозетте, когда она была маленькой.

Саша вернула женщину в более счастливые времена.

— Ну, как вам сказать, она была великолепным ребенком. Но немного застенчива и скрытна. Не как другие дети. Жозетта предпочитала одиночество и чтение.

— У нее были друзья?

— Было несколько девочек, с которыми мы позволяли ей встречаться. Дети из нашего круга.

— То есть, чьи отцы были на военной службе?

— Не обязательно на военной. Просто их родители имели те же политические симпатии и религиозные убеждения, что и мы. — Она улыбнулась. — И желали для своих детей того же, что и мы.

— Нельзя ли поподробнее, — любезно поинтересовалась Саша. — О каких политических симпатиях вы говорите?

— Мы верили во Францию для французов, в путь, который открыл для Франции генерал де Голль, в тот путь, которому сейчас следует господин Ле Пен. — Она сдержанно засмеялась. — В тот, что вы называете правым и даже фашистским. — Она похлопала Сашу по руке. — Я имею в виду не лично вас. Просто вообще журналистов. Они осуждают, даже не разобравшись в истории. Понимаете, мой муж сражался в Алжире и он знал, что представления и желания алжирцев противоречат нашей католической морали. Мы хотели передать дочери хорошие, твердые французские представления о жизни, где церковь и Франция — на первом месте. — Она сделала паузу. — Для французов, разумеется.