Друзья, любовники, враги

Они столкнулись в дверях — Маури и Гидеон. Эпизод не занял много времени. Проход был довольно узким, чтобы двое широкоплечих мужчин могли легко разминуться. Саша наблюдала за ними и удивилась тому, что на этот раз Гидеону не удалось настоять на своем. У Маури мелькнула догадка, кто перед ним, когда он проходил через эти старинные скрипучие двери. Гидеон же не знал Маури. Маури сделал шаг назад. Гидеон отступил также. Некоторое время они делали вежливые жесты, предлагая друг другу дорогу. Пожалуйста. После вас. Нет, пожалуйста. Только после вас… До тех пор, пока, быстро кивнув, Гидеон не вошел первым, а Маури задержался, дождавшись, пока тот не сядет за стол.

Гидеон сразу потянулся через стол, накрытый белой скатертью и взял Сашу за руки.

— Саша Белль, — проговорил он немного хриплым голосом и умолк, словно не только видеть ее, но и просто произносить ее имя, было для него необыкновенным событием. Так, по крайней мере, ей показалось.

Она не отняла рук, ничего не сказала и не пошевелилась. Ни ободрительного слова, ни понимающего взгляда.

— Ты прекрасно выглядишь, — продолжал он. — Я не переставал думать о тебе и желать тебя с тех пор, как мы расстались.

Это был как раз тот момент, когда можно было продолжить то, что началось вчера, а можно было завести ничего не значащий разговор, как будто между ними ничего не было. При этом не нужно было разыгрывать из себя Розанну Барр или Мерелин Френч. Однако когда она услышала свой собственный голос, то поняла, что уже не может ни за что ручаться.

— Гидеон, в Париже найдется пятьдесят тысяч женщин… — невинно начала она.

Если его и удивило такое начало, то, во всяком случае, он не подал никакого вида. Он не выпустил ее рук, как на его месте, может быть, поступил бы другой мужчина. Наоборот, он прижал их к своим губам, как будто размышляя над ее словами.

— Я полагаю, — сказал он, и его глаза заискрились, — в Париже найдется и миллион женщин.

— Не могли бы мы остановиться на цифре пятьдесят тысяч? Мне так удобнее, — сказала она с улыбкой.

— Конечно, конечно, продолжай!

— Так вот… Сорок девять тысяч девятьсот девяносто девять из них были бы безусловно счастливы слышать то, что ты мне сказал…

— Но?..

— Но только не я. Или, по крайней мере, я не желала бы слышать эти слова от человека, о котором я ничего не знаю.

Она забрала у него руки и подарила ему ослепительную улыбку. Он улыбнулся в ответ. Его улыбка казалась немного смущенной, однако его взгляд был как всегда тверд.

— Бокал шампанского?

— А что мы празднуем? — Выпьем за твое благоразумие.

Только спокойно. Только держать себя в руках. Не засмеяться и не покраснеть. И уж конечно, не разозлиться.

— С удовольствием, — сказала она.

Он подозвал официанта, сделал заказ и только потом снова сел, приготовившись внимательно выслушать все, что бы она ему ни сказала. Он словно отводил ей самую главную роль в пьесе, которую нельзя было сыграть заново. Она заметила, что на его лице появилось нежное и терпеливое выражение, как будто он разговаривал с ребенком и речь шла об обещанных игрушках. Это изрядно возмутило ее. Правда, ее раздражение было несколько иного рода, чем то, которое испытывал Богарт, сидя в болоте, облепленный пиявками, пока его приятель Гербурн только бегал вокруг, дожидаясь, когда это само собой уладится. Впрочем, в данном случае, ей нужно было думать не о пиявках, а о том, как держать себя в руках.

— Ни номера телефона, — снова она услышала свой голос, — ни адреса. Признаю, это была моя ошибка, когда я подцепила тебя в парке или позволила тебе подцепить меня. Вот, чего я от себя не ожидала. — Она немного помолчала. Не потому, что ждала реакции, а потому, что пауза была нужна для эффекта. — Ты знал, куда звонить мне, чтобы пригласить на ужин. Ты знал, где я остановлюсь в Сиди Боу Сад. Я же о тебе ничего не знаю. — Она снова помолчала, чтобы пробежать кончиком языка по губам. Он желал познать ее тело. Она желала проникнуть в его прошлое. — Ты можешь быть кем угодно, — спокойно заявила она. — И я нахожу в этом мало для себя забавного. Понимаешь, о чем я? — Наконец-то она добралась до конца своего монолога с риторическим вопросом в финале.

— Ты, должно быть, самая дотошная журналистка, — сказал Гидеон.

Она бы, возможно, возразила, если бы этому можно было возразить. Если бы могла подобрать хотя бы другое слово. Однако он был совершенно прав.

— Неужели я так глуп? — пробормотал он, но она не шелохнулась и даже не моргнула. — Значит, так и есть, — покачал он головой.

— Дело совсем не в этом, — сказала она.

— Не в этом, — согласился он. — Не дать тебе мой номер было верхом легкомыслия. — Он снова взял ее за руки. — Но я вел себя глупо в другом.

— В чем? — спросила она.

Слова слетели с языка слишком поспешно.

— Я не должен был отпускать тебя, всю ночь я хотел любить тебя.

Возражать ему теперь ей показалось просто неуместным.

— Гидеон, — начала она, чувствуя, что он крепче сжимает ее руки, — ты берешься за трудное дело.

— Я мог обнимать тебя всю ночь.

— Ты очень испорчен, — улыбнулась она.

— Ты дашь мне еще шанс?

— Можем мы поговорить о чем-нибудь еще?