Дубликат

Ахмед потребовал немедленно разжечь большой огонь, куда положил разогреваться металлические прутья, и принести много воды. Битва за жизнь больной продолжалась почти сутки. Лекарь прижигал каленым железом ушные раковины и стопы, делал массаж и обтирания, заливал кровоточащие ссадины от металлических прутьев смолой. Девушку удалось напоить настойкой из трав, привезенных знахарем. В результате та ненадолго пришла в себя, узнала отца, ее дыхание стало глубже, а лицо порозовело. Казалось, болезнь отступает, но опытный лекарь знал, что не всё так просто.

Шейх молча следил за работой знахаря, практически не отходя от ложа дочери. Когда та уснула, Ахмед попытался объяснить отцу, что надежды на выздоровление немного: слишком сильный отек легких, лечение калёным железом и травами может не принести результата. Но шейх лишь неистово молился, внешне никак не выражая своего отношения к происходящему. Им принесли кофе, после чего измученный знахарь прилег отдохнуть рядом с ложем больной.

Ранним утром девушка умерла, не приходя в сознание — Ахмеда привезли слишком поздно. Стремительно развивающаяся болезнь не оставила дочери шейха никаких шансов. Знахарь сделал, всё что мог, но гнев отца был ужасен: "Ты шайтан, специально пробравшийся в мой дом, чтобы принести горе и смерть! Пусть отсохнет твоя левая рука, умертвившая мою девочку. Я казню тебя, это мой святой долг, но сначала ты увидишь смерть своей семьи!"

Ослепленного горем отца невозможно было переубедить, он не желал слушать никаких объяснений. В сопровождении отряда всадников шейх лично повёз Ахмеда обратно в горы. Расположившись в пещере, воины надели связанному лекарю мешок на голову и бросили в темный угол, после чего шейх потребовал привести из селения его родных.

На этом месте повествования голос Ахмеда задрожал:

— Я вылечил многих людей в своей прошлой жизни. Спасал детей, помогал роженицам. Все знали, что я левша. Многие считали, что моей рукой управляет нечистый, но принимали помощь. Случалось, больные умирали, но никогда — из-за моей работы. Та девушка умерла не по моей вине, её сразил один из страшных недугов пустыни, который разносят южные ветра.

— Что случилось с твоей женой и дочерью, учитель? — спросил мальчик.

— Их зарезали на моих глазах, а меня шейх бросил умирать связанного в пустыне Руб-эль-Хали.

Старик замолчал и, мужественно сдерживая слёзы, взялся за приготовление чая с травами. Рассказ продолжил Салим, всё это время задумчиво перебиравший чётки.

— Мы вели торговый караван из Наджрана, стараясь держаться ближе к горам в дневное время. К ночи уходили глубже в пустыню — в этих местах неспокойно. Шейх не пропускал кочевников мимо своих земель без большой дани. Однажды утром солнце исчезло — нас внезапно нагнал самум ^[9]. Все оказались застигнутыми врасплох налетевшей с небес свирепой песчаной бурей.

Салим вспоминал, как они пытались поставить палатку и сбить в кучу верблюдов, которые ревели и падали на песок, зарываясь в него головами. Однако мощный теббад ^[10], дующий со всех сторон одновременно, разметал груз и буквально похоронил заживо большинство торговцев и верблюдов с товаром. Бедуина с проводником чудом вынесло на вершину высокого бархана. Оттуда было видно, как воронка до небес, танцующая на острой тонкой ноге свой смертельный танец, будто взрывает оранжевые пески вместе со всем, что попадается на пути.

Вдалеке спасшиеся заметили группу всадников на лошадях, мчавшихся прочь от смерча по склону дюны, но беглецам не повезло. Песчаный ураган превратился в сумасшедшее трио пляшущих демонов пустыни и быстро настиг воинов в черных плащах. За считанные минуты на месте, где только что мчался отряд, образовалась огромная песчаная гора. Затем смерч развернулся, словно выискивая очередную жертву, и неумолимо начал приближаться к чуть живым от ужаса караванщикам.

Больше Салим ничего не помнил до того момента, как в какой-то пещере ощутил на треснувших от зноя губах капли воды. Он понимал, что умирает — легкие, нос и глотка насквозь пропитались песком и кровью, дышать не получалось. В следующий раз из смертельного сна его вывела ужасная боль, пронизывающая всё тело. Несчастному чудилось, будто его голову с остервенением клюют сотни раскаленных клювов железных птиц смерти.

Казалось, мучениям не будет конца, даже если умолять Аллаха забрать его к себе. Бедуин не мог кричать, веки не поднимались, тело не слушалось, но он изо всех сил боролся за жизнь — будто против чужой воли. В какой-то момент невыносимые страдания умирающего прекратились, словно терзающий тело палач утомился. Проваливаясь в долгожданное забытье, он знал, что ещё будет пересчитывать на ночном небе пустыни тысячи звезд.

Салим умолк, видимо, вспоминая события тех далеких дней. Невозмутимое лицо рассказчика ничего не выражало, будто речь шла о ком-то постороннем. В тишине мастерской слышался лишь хруст костяшек пальцев, с неимоверной силой сжимавших четки.

Глава 4. Грааль бедуина