Дубровский мельком глянул на девичий лик и принялся рассматривать украшение. С борта прозвучал двойной сигнал рынды. Князя пригласили взойти на борт. Владелец гостиницы «Macha» протянул ему картину обратно, но тот остановил его.
— Пусть она останется у вас. Это копия, Кирилл захотел взять её в путешествие. Дома есть оригинал. Прощайте.
— Благодарю, это щедрый подарок. Счастливого пути.
Никто из мужчин так и не решился подать руку для пожатия.
X
— А забавная у нас с вами, князь, история образовалась! — произнёс уже в спину Верейскому Дубровский, при этом голос его звучал фальшиво бодро. — Знаете, я даже пробовал написать что-то вроде романа, но бросил. И это не дано. Может, при случае подскажете сюжетец кому-нибудь из литераторов? Хоть тому же… как его… А — Пушкину! Хотя думаю, что те обязательно всё переврут.
Ответа так и не последовало.
Шхуна нехотя потёрлась бортом о причал — так, словно кобыла крупом о доски загона. И лишь когда грот-марсель от дуновения ветра наполнился и парусина хлопнула, как бич ковбоя, отчалила. Дубровский присел на сосновый кнехт. Его взгляд с удаляющейся кормы перешёл на изображение некогда беззаветно любимой девушки. В эту беззаветность он истово верил все эти годы. А после встречи с князем понял, что его чувству не хватило именно самоотвержения. В самый решительный момент грёзы корнета о богатой невесте явились как чёрт из табакерки, и всё пошло не так, уже не имея шанса вернуться обратно.
А тот, по чьим расчётам «всё пошло не так», стоял на баке, оперевшись на фок-мачту, и неотрывно всматривался в полоску чистого неба, обрамляющей горизонт над сине-зелёными тяжёлыми волнами. Казалось, он силился разглядеть английский берег.
XI
Перед глазами же пассажира шхуны стояла другая картина. Он в кабинете — взялся-таки изучить бумаги управляющего в надежде отвлечься от грустных мыслей о здоровье супруги. Вбегает Харлова, говорит, что княгиня совсем плоха. Отправили кучера за батюшкой. Верейский устремляется в спальню жены. Та выгребает себя из перины и одеяла, как из болотной трясины. Князь берёт её горячую руку, говорит что-то бессвязное, но, как ему кажется, весьма ободряющее.
Марья Кириловна успокаивается. Замирает на измятых подушках. Улыбка появляется на её губах. Василий Михайлович тоже обрадованно улыбается. Ещё бы — вот и на него смотрят с любовью. Жена силится что-то сказать. Вдохновлённый князь следит за её губами, опасаясь упустить любой звук. Наконец она хоть и тихо, но явственно произносит всего одно слово. Лицо Верейского разом каменеет. Так же улыбаясь, княгиня закрывает глаза, чтобы уже никогда не открыть.
Её последним словом было имя: «Влади-и-и-и-мир…».
…………………………………………………………
Причал опустел, как кладбище в послеобеденное время. Маячили лишь две фигуры, словно иерей да дьякон в поиске утраченного кадила. Чем дольше Дубровский всматривался в изображение Марьи Кириловны, тем черты её всё больше утрачивали отрешённую равнодушность. И вот она уже смотрела на него с укором.
Мужчина встал, шагнул к самому краю пирса и метнул картину вслед шхуне. Именно метнул — она летела, как карта при раздаче, и шлёпнулась на зеленоватую воду плашмя, стала медленно — в раскачку, тонуть. Женский лик растворяли толщи воды. Вот размылись черты лица, следом — золото украшений, и наконец глубина поглотила цвет венчального наряда.
……………………………………………………….
В каюте лицом к переборке делал вид, что спит, мальчик. Койки на шхуне немногим уступали в жёсткости доскам. Левый бок затёк, но и повернуться он не мог. Невмоготу видеть голый стол, куда по обыкновению, где бы он ни был, выставлял портрет маменьки. Опять же, в любое время мог явится
Если бы не это, то так бы и плыть, вслушиваясь в убаюкивающий скрип рангоута. Наконец княжич лег на спину, задеревеневшей рукой достал часы и взглянул на перламутровый циферблат. В дорожных хлопотах из головы вылетело завести их — стрелки показывали без одной минуты четыре. Кирилл наугад перевёл часы на три часа вперёд, завёл пружину. Механизм ожил, салютовал владельцу репетиром Grande Sonnerie и торопливо, навёрстывая упущенное, затикал.
О князе Верейском замолвите слово
«Дубровский» можно назвать маскарадно-пряточным романом, автор которого сам искусно укрылся за одним из персонажей