Дуэль четырех. Грибоедов

Наравне с неправым судом над царевичем возбуждала его любопытство бурная и туманная юность Петра. Клевета на Хованских и гибель на плахе целой семьи, по его убеждению, не делали чести будущему правителю, бегство в Троицкий монастырь от шестисот стрельцов Щегловитого вызывало недоумение:

   — Послушайте, Андрей Карлыч, для чего ему было бежать, когда посреди потешной своей гвардии он находился? Число мятежников ему было же ведомо от двоих перебежчиков. Что это: несказанная трусость или недоверчивость к его окружающим?

Отношение многих историков к Софье ему представлялось очевидно сомнительным:

   — Что-то не приметно никак, чтобы властолюбие Софьино много вредило Петру и так ему было опасно, как стараются нам сделать внушение. У неё тогда была своя партия у Нарышкиных, последняя восторжествовала, ей в пользу, как пишут, однако ж мешала ли Софья избранию рекрутов в Преображенский да в Семёновский полки? Не могла же она почитать войска сии шуткой, как силятся нас уверить писатели, придающие ей свою глупость? Всё это, сдаётся мне, было вовсе не так. Вот послушайте-ка: явным образом Пётр к Голицыну, её любимцу, немилостив, что же она? Она за своего любимца ходатайствовать принуждена! Или ещё: гнев Софьи на Петра и гнев Петра на неё во время крестного хода, что и приблизило полный разрыв между ними. Об чём это всё говорит? Я полагаю, что об превосходстве силы и власти Петровой, а вовсе не Софьиной. Вы не согласны со мной?

Все эти догадки, важные сами в себе, но важные также и для его будущей миссии, требовали от него разысканий, между тем как они всё далее откатывались от мест, где серьёзные разыскания были возможны, и он, может быть, в первый раз совершенно отчётливо ощутил, сколько много он потерял, избрав себе не европейскую, но азиатскую службу.

Неровные, круто замешенные на тугой чёрной грязи уже предстепные дороги об размерах глупости этой беспрестанно напоминали ему, то затвердевая наподобие камня, то распускаясь и схватывая колеса, подобно тискам. В Воронеже чинили европейскую бричку, не выдержавшую тяжких, а всё кратковременных испытаний, пока что российских, и задержались два дня, которые провёл он поневоле в полном бездействии, истомившем его.

Раздражение накалялось уже чересчур. Он кликнул Сашку, спросил бумагу, перо и уселся за стол, от которого кислыми щами несло. Э, наплевать, на всё наплевать, коли надоумился в Азию! Заранее привычка нужна! И полетела рука: