Дуэль четырех. Грибоедов

Муравьёв слушать ничего не желал. Амбургер, окончательно потерявшись, выйдя, видимо, из себя, вдруг схватил его под руку и с неожиданной силой потащил в соседнюю комнату. Оттуда послышались голоса. Противники, на смех курам, остались наедине, так что кодекс дуэльный чуть не рыдал. Якубович тотчас вскочил и, чуть не зелёный от злости, бросился бранить его за безвинную смерть Шереметева, хотя обязан был как рыба молчать, витийствовал сильно, да всё невпопад, нисколько не принимая во внимание никаких обстоятельств. Как тут было не выскочить из себя? Александр, разумеется, выскочил и в свою очередь, плюнув на кодекс дуэльный, закричал во весь дух, что в тот вечер о встрече Истоминой и Завадовского не видел даже во сне. Якубович заорал ещё громче, что он сам на Истомину виды имел. Он заорал, что они с Истоминой были друзья. Якубович заорал, что между мужчиной и женщиной дружба бывает только в романах, а в жизни действительной всё это дичь. Заваривалась какая-то не то кавказская, не то якобинская дрянь, хуже пули, и они уже оба разом орали, плохо разумея о чём.

Муравьёв выглянул и как ни в чём не бывало поманил Якубовича выйти к нему, точно дуэльный кодекс в камине сгорел и пеплом вышел в трубу.

Александр остался один и за голову схватился, едва не стеная: чего они хотят от него? Они, кажется, об нём позабыли. Он нервно шагал, останавливался, снова шагал, приходил понемногу в себя, обретал благую способность мыслить разумно, а не чёрт знает как, решил сам принести извинения, когда с ума сошли секунданты, взошёл к ним, отчётливо, медленно произнёс:

   — Я лично вас не обижал никогда.

Якубович заложил руки за спину:

   — Это справедливо, так что ж?

Александр чувствовал, что руки стали мелко дрожать, и втиснул их за спину, тут же сообразив, что оба они как две капли два петуха:

   — А я так вами обижен. Почему же вы не хотите оставить этого дела?

Якубович и зубы оскалил и глазами сверкнул, скоморох:

   — Я обещал честным словом покойному Шереметеву при смерти его, что на Завадовском и на вас отомщу.

Он хотел засмеяться, да вовремя одёрнул себя, что смех неуместен, хотя ужасно смешно, готтентот, он и есть готтентот, только вздёрнул в изумлении брови и резко спросил:

   — И по этой причине меня всюду поносили трусом?

Верно, преставление света уже началось, поскольку скоморох Якубович, опустивши руку на эфес короткого кавалерийского палаша, с совершенным сознанием своей правоты возразил:

   — Поносил и был до этих пор должен поносить.

Он так и вскрикнул:

   — Должны поносить человека безвинного?!

Якубович не смутился нисколько:

   — Теперь вижу, что вы человек благородный.

   — Прежде не худо бы в том убедиться!

   — Я уважаю ваши поступки.

   — Прежде не худо бы уважать!

   — Тем не менее я долгом своим полагаю начатое дело покончить и сдержать своё слово, покойнику данное.

   — Да кто от вас это слово просил?!

Оставалось им только подраться. Что ж секунданты? А ничего. Муравьёв выступил шагом вперёд и вмешался в их спор о чести живых и покойных, хотя обязан был спор прекратить:

   — Предлагаю драться на квартире у Якубовича, в шести шагах и от барьера назад один шаг.

Амбургер побледнел и воскликнул:

   — Это нельзя!

Муравьёв свысока оборотился к нему:

   — Отчего?

Амбургер, волнуясь до крайности, обкусывая ноготь мизинца, исподлобья взглядывая на всех, с неожиданной логикой выпалил, точно прозрел:

   — Якубович, может быть, уже приметался стрелять в своей комнате.

Гром грянул, чудо стряслось, Муравьёв плечами пожал, пораздумал и согласился:

   — Что ж, вы правы отчасти, съедемся где-нибудь в поле, однако ж для этого надобно бричку достать и лекаря подходящего уговорить.

Амбургер чуть не подпрыгнул:

   — Отлично, я попрошу бричку у Мазаровича брата и сам найму лошадей.

Муравьёв коротко поклонился:

   — Я поговорю с лекарем Миллером. Снова встретимся у меня через час.

И что же, встретились в полном составе, лошади и бричка нашлись, Миллер согласился оказать помощь раненому или констатировать смерть, сели как ни в чём не бывало за ужин, противники вместе ели, пили вино, все были веселы, дружны, разговаривали, мало разговоров — шутили, мало шуток — смеялись, точно заутра не ждал поединок.

Разошлись близко к полуночи, сытые, полупьяные, равнодушные ко всему, дуэль так дуэль, а что стреляться велят не по правилам, так станем стреляться без правил, Кавказ не Россия во всём, эту правду надобно кстати сказать, мечтателям какое дело до правил, у них одна справедливость и счастье всего человечества на уме, задаром пристрелят и объявят за высшую честь, остаться бы жить, добрался бы он до мечтателей, он бы им показал.

Он не помнил, что возмечтал непременно мечтателям показать, уснул мёртвым сном, бесстрашный, озлобленный, охладелый к лучшему жизни, готовый на всё.