Дуэль четырех. Грибоедов

Пробуждаться он не хотел. Голова была тяжела, да и от всех этих дел воротило с души. Однако беспокойный Муравьёв его растолкал, с бесчиновным секундантом трактовать презирал, ему объявил, что преотличное место нашёл, возле Куки, на дороге в Кахетию, могила татарская, на могиле той монумент, неподалёку овраг, с дороги на дне оврага никого не видать, выезжать под предлогом осмотра окрестностей, не спросил одобрения товарища своего секунданта, хотя в обязанность входило по кодексу чести в непременном согласии обеих сторон выбирать, с видом одолжения личного удостоил вымерить с Амбургером порции пороха, который полагалось положить в пистолет, после каковой процедуры исчез, заверив его, что вся процедура добровольного убиения проделается в полном порядке, поскольку все участники действа движутся в проложенных для них направлениях, и что по сигналу самого Муравьёва, во избежание путаницы или прямо ошибки, каждый выступит на ристалище в свою очерёдность, один за другим, лишь получит знак из кулис.

Александр глядел насмешливо, улыбался учтиво, назло суетливой распорядительности бесцеремонного квартирмейстера облачился в зелёного цвета сюртук, точно в самом деле положил себе сделать прогулку в окрестности, а между тем внутренне был до того напряжён, что не удосужился разглядеть, какое утро стояло, должно быть, хорошее, как обыкновенно извещается во всех повестях о дуэлях.

Они сели в бричку, покатили по кахетинской дороге, на своём месте обнаружили монумент, бричку поставили под горой, проследовали мимо одинокой заброшенной татарской могилы, спустились в глубокий, с пологими берегами овраг.

На дне оврага не встретили никого.

Постояли в молчании.

Амбургер то и дело выхватывал из кармана жилета часы, толстые, старинного серебра, верно, наследие бережливого прадеда, и щёлкал крышкой с такой нервной силой, точно стрелял.

Очевидно, у квартирмейстера выходило что-то неладно.

Александр засмеялся: хороша была бы коммуна на острову, ещё лучше пропаганда всемирного братства посреди ошарашенных дикарей.

Амбургер с беспокойством на него поглядел, попытался успокоить его:

   — Ничего, подождём, ничего, вы успокойтесь, твёрже будет рука.

Наконец ещё одна бричка простучала по краю оврага и тоже скрылась за монументом. Муравьёв к ним с удивительным присутствием духа спустился и тоже стал ждать, видать, скорейшего исполнения плана, начертанного в его деловитом уме.

План, однако ж, не исполнялся.

Александр огляделся, подступил к квартирмейстеру и спросил, точно не верил своим близоруким глазам:

   — Где Якубович?

Муравьёв отвечал, что его бричка назначалась сигналом, что, стало быть, должен уж быть, и вдруг всполошился:

   — Чёрт побери, я позабыл, что Александр Иванович должен по замыслу укрываться за монументом.

И, быстрым шагом поднявшись наверх, стал громко звать, позабывши об самим им начертанной конспирации.

Якубович выглянул из-за монумента.

Миллер решил, что это сигнал для него, выдвинулся из-за куста и поскакал ходкой рысью к горам, видимо позабыв, что на ратоборство назначен овраг, и Муравьёв, приоткрыв рот, долго слушал стук и скрежет подков по камням.

Якубович всё-таки спустился в овраг, в высокой армейской фуражке, в распахнутом сюртуке, не позабыв пристегнуть эполет, а по инструкции был на прогулке.

Шаги были отмерены, барьеры поставлены, пистолеты вложены в руки, противников развели и отступили по сторонам.

Якубович ловко сбросил свой военный сюртук и не глядя его отшвырнул.

Александр сбросил свой, теперь почти неразличимый в траве, и некстати припомнил:

Сосед! на свете всё пустое:
Богатство, слава и чины;
А если за добро прямое
Мечты быть могут почтены...

Якубович, не дав окончить стихов, рассужденье Гаврилы Державина, смелым, вызывающим шагом встал на барьер, пистолетом и рукой прикрыл правый бок и стал ждать.

Первый выстрел по праву дуэли назначался ему, но Александр стоял ещё весь открытый, с опущенным пистолетом и размышлял, как ему поступить, улыбаясь учтиво, насмешливо глядя петуху Якубовичу прямо в глаза.

Решать нелегко. Благородно и чрезвычайно картинно было бы в воздух пальнуть, да готтентот взбесится его благородством и непременно пристрелит его, так глупо готтентота дразнить, лучше бы ранить легко, куда-нибудь в руку, да готтентот взбесится от приступа боли и опять же пристрелит его, оставалось самому пристрелить готтентота, однако ж убийство было противно ему с той поры, как увидел Васьки глаза на измятом снегу.

Якубович выстрелил первый, в какой уж раз презрев кодекс чести, стервец.

Пуля свистнула и пронзила левую кисть.

Александр приподнял окровавленную ладонь, увидел тонкую, почти чёрную струйку и показал всем, не понимая, что хотел своим жестом сказать.

От бешенства разум его помутился.

Якубович оскалился, громко выкрикнул по-французски, верно, роль заготовлена, исполнял, скоморох:

   — По крайней мере, на фортепьянах перестанешь бренчать.