Дух Фиилмарнен и его дети

– Вот видишь, все и кончилось. Нет теперь раба Снорки – Говоруна, забитого и безродного. Он умер. Прошлое тоже умерло с ним. Теперь есть Гюрд, что значит «Стойкий против невзгод», сын Стига и Ойглы из рода Элсли, сын благородных родителей. И никто теперь не скажет…

– Что – то я не пойму тебя, милый, – перебила его Ойгла, потому что в забытьи мальчик стал говорить на языке лисингонов. – Спи, родной, спи.

Уложив детей, Хилла и Ойгла решили вернуться к гостям. Увидев в небе молодой месяц, Хилла задержалась, чтобы погадать:

Месяц, месяц молодой,

Ты хозяин над небом и над землей,

Как я над своей судьбой.

Скажи, будем ли мы счастливы, мой брат, моя мама, сестра и я?

В ответ с той стороны, где праздновали гости, донесся насмешливый голос:

– Нет! Нет!

Хилла вздрогнула и проворчала что – то насчет того, что не будет добра тем, кто мешает другим гадать. На минуту ей стало страшно от окружающей холодной темноты, от шума леса, словно предвещавшего нечто недоброе, от давящего колпака иссиня – фиолетового неба, где среди грязно – коричневых облаков, рваных и клочковатых, в бледном сиянии плыл молодой месяц.

Набравшись храбрости, Хилла снова прочла заклинание, спросив, откуда ждать беды. На этот раз никто ей не ответил, но когда девушка легла спать, ей приснился сон. Ей приснилось, будто она, отец и мать выбирают жену брату. Перед ними проходит много красивых девушек, но Гюрд их отвергает.

– Кого же ты хочешь в жены? – спрашивает отец.

– А вот ее, – и Гюрд показывает им всем общипанную ворону, которую держит в руках.

– Но ведь это же ворона! – говорит мать.

– Да к тому же облезлая! – возмущается сама Хилла.

– Ничего, если ее пригладить, она даже красивая, – отвечает брат.

«Вот глупости – то! – подумала Хилла, проснувшись. – Нет, нельзя так переедать даже в праздники, а то еще и не такое приснится».

10 Зима

Отшумел праздник, разъехались гости, увозя с собой куски драгоценной новой руды – железа и тайну ее выплавления. Вместе с ними по всей стране разнеслась новая весть о детях духа земли и их новом даре. Потянулись к кузнецам люди за новыми, более крепкими охотничьими ножами, наконечниками стрел, мотыгами.

Отгорела осень, окрасившая в лимонный цвет листья берез, зажегшая алым пламенем рябины. За ней пришли зимние холода, усугублявшиеся тем, что еще не выпал снег. Морозы стояли такие, что птицы, десятками замерзая, падали на голую серую землю.

– Хоть бы снег выпал поскорее, потеплее будет, – бормотала каждое утро Хилла, втаскивая через порог обледенелое ведро с водой. – Вы не представляете, какой толстый лед был сегодня в колодце.

В доме Ойгла закрыла отверстие над очагом, через которое летом уходил дым и проникал свет. Отныне дым выходил в открытую дверь, а когда дрова прогорали и дверь закрывали, наступала блаженная теплота. Спали теперь не на лавках, а на полатях – длинном настиле из досок, приподнятом над полом на уровне плеч.

Гюрд не любил зиму. Вид серой земли, покрытой почерневшими листьями, голых деревьев, стонавших на ветру, навевал на него тоску. К тому же, житель юга, он никак не мог привыкнуть к обжигающему морозу, сначала щиплющему, а затем сковывающему до бесчувственности руки, ноги и лицо. Раза два он успел успешно поохотиться на лисиц, принеся домой две густые шкурки, которые пошли на шапку Хаскнет – Хелихелин. А вскоре после этого пришли болезни, укладывавшие Гюрда в постель каждый год на всю зиму. В груди его захрипело, а ноги распухли и заболели так, что он не мог пошевелиться. Отныне каждый день он был обречен лежать в темном доме на полатях, с завистью провожая глазами два огненно – рыжих хвоста на шапке Хелихелин, отправлявшейся охотиться на белку или ловить в пробитых во льду лунках рыбу на реке.

Наконец выпал мягкий белый снег, и Хелихелин стала брать с собой сани, чтобы кататься с горы, и лыжи, чтобы ходить не проваливаясь. Целыми днями она пропадала в лесу и возвращалась порозовевшая, с блестящими глазами. Когда девочка встряхивала шапку и шубу, по дому шел запах морозной свежести. Гюрд завистливо отворачивался: он был вынужден все время вдыхать запах топленого свиного сала или медвежьего жира, которые Хилла жгла в плошке для освещения. Мальчику было скучно. Отец, занятый заказами, все дни стучал молотом в кузне. Мать ходила на охоту. Одна Хилла, жалея брата, не ходила никуда, а, взвалив на себя весь дом, сидела с ним. Она видела, что Гюрд, любящий движение и работу, тоскует, и из солидарности не развлекалась тоже.

Когда боли в ногах у брата немного поутихли, Хилла навела глины, и у Гюрда появилось развлечение – лепить зверей. Правда, своим зверям он не делал ни глаз, ни рта, чтобы в них не вселились злые духи и не стали нашептывать хозяину злое или по ночам пить его кровь. Готовя похлебку, Хилла заодно обжигала глиняные творения брата.

Лежа на полатях, Гюрд никогда не жаловался. Он знал, что кроме его несчастий у Хиллы есть и свои собственные. О них он узнал из одного разговора между сестрой и отцом.

– Ты уже невеста, Хилла, пора подумать о замужестве, – сказал однажды отец.

– Я еще не собираюсь замуж, – ответила Хилла.