Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

Теперь ее муж спал, крепко, как и добрая часть города. Она некоторое время наблюдала за его мерным дыханием, почесывая в нерешительности кончик носа, затем тихонько потрясла шептуна за плечо и в ужасе прянула прочь от черных, словно две спелые сливы, глаз. Дарим сморгнул и вновь стал прежним, но Олге хватило этого мгновения, и теперь ее разум, сбиваясь, гнал одну мысль за другой с необыкновенной скоростью. Это не мог быть он, прикрыв глаза, думала она, не мог! Он же не убийца! Да и откуда ему было знать, как убивать йоков? Правильно, это умеет только Лис, которого научил Альба. Но Дарим жил рядом с оракулом целый год, откуда тебе известно, что этот засранец смог передать шептуну. Ты хочешь сказать, что этот ублюдок науськал парня на Сокола? Кто знает, а может шептун из ревности сам кинулся на нелюдя. А может и тот, кто живет в нем… Олгу замутило. Дарим был уже рядом, обеспокоенно теребил ее за плечи, пытаясь заглянуть в глаза, но она отворачивалась, пряча навернувшиеся слезы.

“Да что произошло!”

— Это ты… — она сглотнула, — ты убил Сокола?

Даримир нахмурился, поискал на столе дощечку с мелком и, начертав, протянул Змее.

“Лис тоже так говорил, но я не помню этого. Сокол был тебе дорог?”

— Да, — Олга не выдержала и завыла в голос. Этот несчастный, он ничего не знал. Не мог знать! Откуда? Но боль от этого не унималась. Дарим вновь протянул ей дощечку.

“Я хорошо научился сдерживать себя. Ты уверена, что это был я?”

— Я… я не знаю.

Шептун понуро склонил голову, опершись на стол.

“Он — отец?”

— Да, — она уже начинала успокаиваться. Даримир побелел, нервно закусив губу, прошелся по тесной каморке и снова кинулся к писалу.

“А если это действительно был я? Что тогда? Ты меня возненавидишь, как Лиса?”

Она покачала головою, сил отвечать не было, тем более что сейчас она не была уверена в ответе.

— Ты знаешь, чей ты шептун?

Он внимательно посмотрел на нее.

“По-моему, ты сама уже догадалась”.

Она сжалась, как будто ее ударили по лицу: сильно, больно и обидно.

— Что в тебе от него? — скрежет мелка. — “Память”. — И ты имеешь к ней доступ? — “Только в определенных состояниях”. — Что ты знаешь о нем? — “Я изредка вижу его мать. И отца”. — Это все? — “Этого достаточно, чтобы понять некоторые его поступки”. — Ты недоговариваешь! — она с ожесточением оттолкнула протянутую руку. — Говори все, что знаешь. Я заслужила!

Дарим тяжело вздохнул. Видимо, он знал, что этот разговор рано или поздно состоится, но все равно ему было страшно. Мелок сухо застучал по гладкой доске, вырисовывая мысли:

“Память не принадлежит мне. Если я попытаюсь вскрыть ее, то она заполнит меня и, возможно, раздавит. Я снова сойду с ума. Мне запрещено касаться затвора”.

— Кем? Альбой? Этим мерзким лгунишкой и потворщиком своему брату?

“Ты слишком предвзято судишь. Прости меня, но я ничего не могу сказать тебе. Это чужая тайна”.

— А ты слишком доверчив! Убери от меня свои руки. Я очень злюсь на тебя. Почему? Потому что ты, как Лис. Все что-то скрывают, но хотят, чтобы я была честна с ними. Никто не говорит мне всей правды.

Он все же поймал ее в свои объятия, заглянул в глаза.

“А ты уверена, что сможешь здраво оценить истину?”

Она оттолкнула его, отвернулась, тяжело дыша. Он был прав, все они были правы, лишь она одна невменяема и узколоба из-за своей ненависти. Конечно, что бы Дарим ни говорил о Лисе, как бы не оправдывал его, в ее глазах нелюдь навсегда останется самым последним ублюдком из всех, рожденных на земле. Потому что есть такое свойство у человеческой памяти: особо отмечать лишь плохое, отбрасывая хорошее. И потому что нет прощения тем мерзостным поступкам, что он совершил с ней и при ней. А раз знание сейчас ничего не изменит, лишь усилит боль и неприятие, то зачем оно нужно? Правильно, незачем, только ради праздного любопытства.

— Ты прав, — сухо проговорила она, — не смогу. Собирайся, нам пора ехать.

* * *