Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

— Так что ж ты не объяснишь им причину? — спросил я.

— Причину? Почему наш скот стоит нетронут? А их коровы мрут, да еще в зиму? Дурень, тут и без причины вина как на ладони. Отчаяние, оно, знаешь ли, сильнее разума. Особенно тогда, когда разум ограничен выживанием.

“Вчера умерли два жеребенка”.

Дарим замер на последнем жесте, потом пожал плечами и смущенно улыбнулся под ее насмешливым взглядом.

— Да уж, неблагодарные ублюдки, — вновь уставившись в огонь, мрачно пробубнила она. Родя недовольно засопел за столом: он не любил, когда его мать ругалась “мерзкими” словами — но Ниява, сидевшая подле, одернула брата. Тот вновь молча принялся за разложенные на скатерти сухоцветы и корешки, но, спустя некоторое время, все же спросил:

— И почему же они неблагодарные ублюдки?

Змея глянула на сына и усмехнулась.

— Ну, видимо потому же, почему ты — глупый щенок. Мозгов маловато. Ничему не внемлют перед страхом голодной смерти. Я не могу пустить заразу через свое тело и очистить этот край. Потому и направила ее на скот, от людей отвела. Так ведь кто из этих остолопов поймет? Хоть бы ты, Белослав, учил их, темных, развивал способность к мышлению не только брюхом, но и духом.

* * *

— Ты хочешь знать подробности того дня, дядя? — Родим почесывает кончик носа, задумчиво глядя в пространство своими невероятными глазами в опушке густых черных ресниц. Я тихо улыбаюсь, заметив знакомый жест, что парень перенял у матери. Он уже давно не ребенок, но я знаю про удивительную способность всех детей Змеи выуживать из памяти нужные события в мельчайших подробностях и потому терпеливо жду, не мешая племяннику погружаться в глубины своего сознания. Спустя некоторое время он, будто проснувшись, сосредотачивает свой соколиный взор на моем морщинистом лице. Внимательный взгляд живорожденного духа надо испытать на себе, чтобы понять силу его воздействия. Кажется, что эти глаза зрят сквозь твою душу. Я как-то спросил Ставра — самого прямолинейного и честного из всех братьев, что он видит? Тот поглядел на меня, как на умалишенного и ответил, слегка озадаченный вопросом: “Что вижу? Тебя, дядя. А ты что думал?” Когда я начал разъяснять ему суть, он затряс вихрастой своей головою и со словами “а чтоб вас с вашей философией!” развернулся ко мне могучей спиною и ушел, раздраженно бурча себе под нос про умников, которых слишком много развелось под солнцем. Вот и сейчас мне хочется спросить Сокола, что же он видит и чему смеется, пряча улыбку в рыжие свои усы, но он, будто угадав мои мысли, начинает говорить.

* * *

Несколько дней дождь лил не переставая. Матушка сидела дома безвылазно, и мы с сестрой считали это некой карой, наказанием свыше. Только вот не понимали, за что же на нас осерчал Творец. Ты же знаешь, как она бывает несносна, когда подолгу сидит в замкнутом пространстве. Присовокупи к тому ее беременность, плохую погоду, недовольство в деревне, обострившуюся болезнь отца, и сам вспомнишь, как она довлела над нами. Мерзлый ливень за окном иногда казался райским садом по сравнению с пребыванием в родных стенах. Но однажды утром я проснулся от тишины, глухой и ватной, словно уши забило воском. Дождь кончился. Горница вся была залита утренним холодным светом, а у окна сидела матушка и глядела сквозь покрытое изморозью стекло. Все в доме спали, кроме нее, и я стал наблюдать, стараясь не выдать своего присутствия.

— Снег лег, — тихо проговорила она и посмотрела на меня. — Они придут сегодня. Родя, я не могу убивать людей.

Голос ее предательски дрогнул, скатившись на полтона вниз, стал жестким и глухим. Это означало приближение Змея. А Змей, любая его крайность, никогда ни к чему хорошему не приводил. Бесконтрольный выход силы через эмоции. Я тогда еще не умел столь умно объяснять мир, но по ощущениям точно читал окружающие меня потоки энергии, а мудрость моего духа подсказывала ответные действия. Тогда я понял, что должен быть при ней и во что бы то ни стало сдержать мать от необдуманных, вызванных гневом поступков.

В кроватке тихонько заскулил Лёга. Волчонок, будучи еще малым дитятей, не плачем — скулежом подзывал мать. Но матушка даже не повернулась в его сторону, погруженная в ведомые лишь ей безрадостные думы. Она не подошла и тогда, когда Вольга завыл в голос, и это было совсем плохо. Отец, разбуженный криком, взял младшего на руки, тревожно глядя на застывшую фигуру у окна. Змея резко выдохнула “цыц!”, и Лёга, булькнув, умолк. Я хотел было встать и подойти к матери, но Ниява дернула меня за рукав, останавливая. Я прислушался.

Это был Итил. Его разгоряченный конь беспокойно перебирал копытами и всхрапывал, не желая слушать приказа поводьев. Наш двоюродный брат тяжело спрыгнул с лошади и ввалился в избу, запустив в сени поток свежего холодного воздуха. Отец впустил его в натопленную горницу и стал слушать то, что адресовано было матушке. Итил боялся, и голос его дрожал, когда он рассказывал о смуте в деревне к северу от Толмани и о том, что народ, вооружившись рогатинами и топорами, идет сюда казнить колдунью, наславшую мор на скот.