Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

После этого случая его тело сковал полный паралич, лишь глаза оставались живыми на окаменевшем лице, но и они вскоре угасли. Олга старалась все время быть при нем, поддерживать брата. Она, да, пожалуй, Ниява — единственные продолжали слышать его мысли, и умели сказать так, что несчастный мог их понять. Уж не знаю, какая надежда двигала Змеею, какую цель она преследовала каждый день вытягивая мужа к жизни, чего ждала. Неужели думала, что необратимое можно повернуть вспять, отогнать смерть и подманить жизнь к тому, кто уже сам перестал бороться? Или она просто хотела, чтоб отец попрощался со старшим сыном, ждала его возвращения?

Сокол вернулся в сезон сбора урожая. Мальчик сильно изменился за это время, что, в общем, и немудрено. Пристально оглядел наново отстроенный дом, крепко обнял сестру, пожурил мелких, что, как восторженные щенята, прыгали вкруг старшего брата, поклонился матери и, наконец, подошел к отцу. Долго и пристально всматривался Родим в безжизненный лик калеки, и с каждой секундой выражения его лица делалось все напряженнее и злее.

— Родя вернулся, — произнесла Олга, касаясь губами виска мужа, помолчала, вслушиваясь, и повернулась в сыну.

— Он чувствует тебя и счастлив этому.

Глаза Родима сузились, ладони сжались в кулаки, ноздри затрепетали.

— Он говорит, что ты стал достойным чело… — Олга недовольно вскинула бровь. — Что эта за рожи ты мне тут корчишь?

Родя потупился, прикусив губу. Мать подошла к нему вплотную.

— Отвечай!

— Это все он… — Сокол почти шептал.

— Не слышу! — голос разгневанного Змея перемалывал воздух, словно огромные жернова зерно, и страшно было стоять рядом. Родим вскинул голову, вперив злые зенки в потемневшее лицо матери.

— Это все он виноват! Твой Учитель! Это он сделал папу таким. И это он убил моего настоящего отца.

Очи Великого Духа вспыхнули, по чернеющей коже тонкими струйками разбежались огненные жилки.

— Что ты сказал, щенок?!

— А что, неправда?

— Родя, уймись!

Ниява схватила брата за руку. Тот грубо отпихнул ее. Змея, не отводя пристального взора от сына, взревела:

— Выдра!

Невозмутимый йок выступил вперед.

— Да, госпожа.

— Ну ты и гаденыш, Выдра! Поганый же из тебя учитель. Ты специально создал моему сыну врага. Зачем? Глупо и бесполезно. А что, если я назову предателем тебя? Как ты думаешь, с кем он согласится?

— Мальчик сам видел подтверждение моих слов. Это его выбор.

— Видел? Где, позволь спросить?

— Вот оно, подтверждение, — нелюдь кивком указал на Нияву, что испуганно прянула назад.

— И что?!

— Что?! — Родимир кричал, более не в силах сдерживать свой гнев. — И ты спрашиваешь? Ты? Ведь этот негодяй снасильничал над тобою! Мучил тебя! И ты защищаешь его?!

— Умолкни, мальчишка! Не тебе судить о том, чего ты еще не понимаешь. А ты, Выдра, подлец, как я погляжу. Зачем рассказал ему то, что тебя не касается? Зачем создал образ? Никогда не внушай детям те истины, что являются таковыми лишь для твоего ума.

— Но он ведь действительно предатель, враг!

— У меня нет врагов. Уйди, Выдра, ты плохо справился с заданием, но третьего шанса я тебе не дам. Убирайся прочь. И никогда не возвращайся в мой дом, иначе, клянусь родом своим, я тебя убью.

Нелюдь пожал плечами и, развернувшись, зашагал прочь.

— Ты несправедлива к нему, мама! — Сокол все никак не мог успокоиться. — Я сам просил его рассказать.

— Что ты знаешь о справедливости, сын?! Он не имел право давать чужим то, что ему не принадлежит.

— Так значит я чужой тебе?!

— Ты чужой этой тайне. Когда достигнешь нужного возраста, тогда, пожалуй, получишь право коснуться истинной истории своей матери.

— Ну что ж, тогда я, пожалуй, пойду с тем, кто не считает меня чужим.

Родим развернулся и зашагал следом за Выдрой.

— Иди-иди, — крикнула ему в спину раздосадованная Змея, и пробурчала себе под нос. — Сдался ты ему больно… Дурень!

— Маменька, — Ниява повисла на Олге. — Маменька, он же уйдет! Маменька, останови его.

— Да никуда он не денется, — Змея высвободилась из ее объятий, раздраженно повела плечами, — вернется, и недели не пройдет.

Прошла неделя. Родя околачивался вкруг усадьбы, иногда заглядывал в Толмань к дядькам, но на родной порог так и не осмелился ступить, пока не случилось то событие, коим хотел бы я завершить свой рассказ.

* * *

Она сидит напротив меня в широком кресле, подобрав ноги. Все так же юна и свежа, как спелая вишня. Только глаза выдают ее истинный возраст. В них спокойствие, что неведомо молодости и приходит лишь с годами. Она смеется:

— Эх, крючкотворец, все никак не можешь угомониться!

— А чем еще заняться безногому старику в часы скуки? — отшучиваюсь я.

— Все пытаешь-пытаешь, а где же результат? Дай-ка глянуть, что накарябал.

— Не окончен мой труд, Олга Тихомировна, вот завершу, тогда прочтешь.

— Важности-то сколько! — смеется. — Ну, давай, спрашивай, что хотел.

— Да все о том же, Великий Дух, все о том же.

Она недовольно поджимает губы и на несколько мгновений замирает, погрузившись в раздумья. Я невольно любуюсь ее красою и мощью.