Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

— Она сказала: “Это судьба. Покорись”.

Олга тяжело опустилась на ступени, закрыла лицо руками.

— Матушка! Мама, не плачь, со мною все в порядке. Правда-правда! Ну, пожалуйста, — Родя попытался обнять Змею, но она сама обхватила его за талию, прижавшись щекою к груди мальчика. Тот принялся гладить ее по волосам.

— С мелкими все нормально? А сестра? Отец? Дядечка йок сказал, что все обошлось, что все живы. Почему тебе плохо мама? Что могу я сделать?! Чем помочь!

Она резко оторвалась от него, воспаленными глазами шаря по такому родному, но уже другому лицу сына.

— Ты понимаешь, что ты сделал?

Родя замер, хмуря лоб, потом ответил, несмело, будто пробуя тропинку на болотной гати.

— Я убил человека…

— Что ты думаешь об этом, что чувствуешь?

— Я… я не хочу больше этого делать. Это плохо.

— Почему?

— Жизнь священна. Ты так учила.

Олга устало опустила руки, отвернулась.

— Да учила… — она тяжело вздохнула. Я видел, как ей было больно, но все же она сказала:

— Выдра, возьмешь Родима с собою на год. Научишь его убивать, покажешь, что есть смерть в твоем понимании. Он не должен отрицать того, что теперь есть в нем.

Выдра поднял на нее взгляд, полный изумления.

— Как пожелаешь, Великий Дух.

— Это будет единственное, чему ты должен его обучить, запомни.

— Мама! За что? Я не хочу, — маленький Сокол чуть не плакал.

— Со мною ты не станешь тем, кем должен. Пойдешь с ним. Это не обсуждается.

— Это жестоко, Ольга, — осторожно заметил я, когда нелюдь увел мальчика прочь. Он обожгла меня огненным взором, но тут же смягчилась.

— Истинные поступки порою жестоки. Следуя судьбе, мы иногда причиняем боль. Такова жизнь в предназначении.

* * *

Мы снова жили в Толмани. На этот раз дом нам возводили нанятые Олгой зодчие под руководством Сашки, который остался в городе с соизволения молодого хозяина, то бишь Итила, и по негласному хотению его тетки. Я часто видел, как они, Сашка и Олга, миловались то у реки, то в саду, и это угнетало мою душу и злило неимоверно. Неверная жена ничуть не смущалась, когда я пробовал усовестить ее, наоборот, скалилась и советовала не лезть не в свое дело. Говорила, что у нее умер ребенок и некуда девать силу его жизни. Дескать, Дарим не может забрать то, что дал, ибо нет больше прежнего Дарима. Слова ее и поступки были очень жестоки, но она была права в одном: мой брат снова превращался в шептуна. После схватки с разбойниками Даримир окончательно перестал слышать. Оказалось, что треклятый душегуб ударил его не только по голове, но и по спине. Олга, конечно, вправила мужу хребет, но жизнь струилась из разбитого тела, как вода сквозь решето. К осени, когда пришло время переезжать в наново отстроенный дом, у него отнялись ноги, и Дарим, уподобившись мне, калеке, сел в каталку. Все чаще он выпадал из реальности, блуждая в межмирье, застывал посреди движения, погружаясь в многоголосье собственного безумия. Все чаще его глазами глядел кто-то другой, черноокий, напряженный и злой — чужая душа изгоя, больная да избитая страданиями и муками. Дарим очень тяжело переносил свое положение, и, чтоб хоть как-то сохранить себя, он попросил отвезти его в лес, выбрал два могучих кедра, срубил их и принялся резать из стволов две колонны. До работы своей он никого не допускал, даже Олгу, только маленькая Ниява, всюду бдившая отца, имела возможность наблюдать за ним. Как только лег первый снег, Олга отправила Сашку прочь, и тот уехал, мрачный и недовольный, не посмел пойти против ее слова. Бранились они, конечно, знатно. Буйный и несдержанный в желаниях воин, жаждущий власти над Змеею, в пылу ссоры кричал, что зря она держится за мужчину, не способного дать защиту ей и ее детям, за калеку, который умрет через день-два. За слова свои Сашка чуть не лишился уха и приобрел яркий шрам поперек щеки.

Новый дом был краше, просторнее, богаче — настоящий барский терем. Дарим сам навел узорчатые ставни и карнизы, резными наличниками украсил каждое окошко. Дерево под его умелой рукою было так же послушно, как и своенравные жеребчики, коих он некогда разводил. До чего же красивы и тонки были те кружева, что выплетал мой брат своим резцом! Я давался диву, и деревенские ребятишки, ходившие ко мне со всей округи учиться письму и счету, с удовольствием разгадывали тайные смыслы, что вырисовывал “дядька Немый” на струганных сосновых досках.