Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

Ящер появился на свет в самый короткий день зимы. Змея все никак не могла исторгнуть дитя из своего лона, потому и нарекла мальчика Томилом, притомившим мать. Имя пришлось парню как раз впору — Ящер вырос буйным, озлобленным, подверженный страстям. Всякое проявление его характера сводилось к крайности, и в своих поступках он чаще всего руководствовался мимолетной эмоцией, сиюминутным хотением, нежели здравым смыслом. Дерзок и необуздан Томил, отчего кажется безумцем или дураком, смотря кто на него смотрит. Пишу эту строку и сам негодую на себя, что взялся оценивать Ящера. Невозможно мне сделать это непредвзято, ибо как вспомню, сколько гадостей он натворил и продолжает творить, так зло берет. А ведь с виду неплохой парень, но нутро будто гнилое. Вон он идет по двору, зубоскал, лыбится. И плевать ему, что намедни сестру довел до слез. Взять бы ремень, да отстегать, как в старину, да больно силен, паскудник. Самый проворный и быстрый среди братьев, под стать своей матери. Недаром похож на нее, будто отражение в водной глади, одно лицо, одна манера!

В день его рождения снова пришел к нам в дом оракул, тот самый, что помогал Олге разрешиться от первого бремени. Я с трудом узнавал в широкоплечем сильном мужчине того нескладного юношу, что отдал моему брату дудку, доставшуюся ему от Лиса. Думаю, Олга была рада узреть, как возмужал и чего достиг её маленький Миря, будучи оракулом. Некоторое время он был при Змее, потом наведался к Дариму. Ниява сидела здесь же, тихая и печальная — слишком тяжело далось ей расставание с братом. Помолчав вместе с Даримиром, Мирон наконец произнес своим невероятно чарующим голосом, в коем слышалась тоска и сожаление:

— Прости, брат Белая Чайка, но мой Учитель не придет. Не обновит твою печать. “Бесполезно и бессмысленно” — таковы его слова. Я же не могу провести этот ритуал. Не моя рука коснулась твоего сердца.

Глаза Дарима, до этой речи горевшие огнем надежды, погасли. Он грустно ухмыльнулся, пряча взгляд.

— Тебе стоило убить его. Тогда ты был бы свободен.

Оракул говорил тихо, но глухому было достаточно и этого. Он вскинул голову, вперив грозный взгляд в белое лицо Чайки.

“Свободен? По-твоему смерть — это свобода?! Я не жалею, что прожил эти девять лет рядом с нею. Я готов платить, пусть даже так!”

Оракул тоскливо покосился на меня, потом на замершую в уголке Нияву, готовую вот-вот заплакать, и, тяжело вздохнув, поднялся.

— Я тебя понимаю, брат, и … завидую.

Вот так я приобщился еще к одной тайне нелюдей. Безрадостна была для меня весть, что нет возможности шептуну жить без йока, тогда как “сын смерти” может существовать без двоедушного придатка. И вновь всколыхнулось в беспокойном сердце застарелое чувство вины: “Я подвел его под это, я сотворил непотребство”. Видя мои угрызения, Ниява тогда успокоила меня словами, коими по сей день оправдываю я себя, и мне становится легче:

— Не печалься, дядюшка, папа был счастлив.

Мой брат был счастлив. Это хорошо. Но иногда его поступки шли вразрез с этим утверждением. Видимо, радость и боль были слиты судьбою Дарима в один кипящий котел. Чего стоит один поистине безумный его поступок, что случился за полгода до кончины брата.

В тот день Дарим купал маленького Томила, Варенька вышла на некоторое время, а когда вернулась, обнаружила скрученного судорогой отца и ребенка, захлебнувшегося в кадке. Крику было — весь дом подняли на уши. Олга поморщилась, хлестко одернула Варю, дескать, умолкни, дура, подняла мальца за ногу и пару раз шлепнула по спине. Как только вода вытекла из легких, Ящер завопил так, что окна в рамах задрожали. Происшествие, казалось бы, обыденное, но Дарима оно сломало окончательно. Тем же вечером над усадьбой взвился надсадный вопль Ниявы. Девочка с рождения обладала необычайной силой голоса, и страх превращал эту способность в настоящее оружие. Олга обнаружила свою дочь у запертой двери амбара.

— Доченька, милая, что с тобой? — спросила она, отирая окровавленные, забитые занозами кулачки Ниявы — малышка пыталась достучаться до кого-то, кто заперся внутри сарая.

— Папка… там… помирает!

Двери амбара закладывались тяжелым засовом, так что Змея, не долго думая, вышибла стену и, слава Творцу, успела вынуть безумного своего мужа из петли до того, как он задохнулся.

— Что это, повторение — мать учения, тьма тебя задери! — ругалась она, выпуская пар. — Ты что, с ума сверзился окончательно?! Дурак безмозглый! Ну, зачем, скажи на милость, ты это сделал?

Дарим промолчал… во всех смыслах.