Духи земли

— Да нет же, я, как Цезарь, мой старший брат, гощу то здесь, то там, а два наших других брата живут в поместьях, они уже женаты, обручены, вы понимаете.

— Но, тем не менее, у вас есть доля, — повторял он.

Беат сердился, вросший ноготь не давал ему покоя. Зое пока объясняла и сама начала удивляться, что ей ничего не принадлежит. «О! они отдадут мне все, что я захочу!» На чердаке стоит какая-то ее мебель, хотя ни комода Людовика XV, ни шотландского шарфа (Зое, вы слишком стары для шотландского шарфа, я считаю, вам надо подарить его Изабель) у нее, конечно, нет.

— Неужели? Правда? — повторял Беат рассеянно, морща мясистый нос.

А Зое уже говорила об озере, о песчаном береге, о замке, в котором родилась. Что толку, ведь замок не ее! И что это вообще за замок? Может, он существует только в воображении Зое? Цезарь облокотился на изгородь у дальней границы поместья: «Где, где дети?» — думал он, глядя, как тает в ночи огромная золотая церковь. Повсюду до самого горизонта землю заполонили, покрыли тяжелым ковром густые травы, заячья капуста, пшеница и рожь.

— Это ваш брат там? Чудак какой-то, — строго заметил Беат.

Зое продолжала рассказывать о родительском замке, но Беату вдруг стало нестерпимо скучно, и, приподняв канотье и пробормотав извинительно: «Встреча с друзьями…», он побежал вниз по поросшей травой дороге, которая петляла по склону холма и потом сворачивала к кладбищу, куда детям и собакам вход запрещен. Собаки вставали на задние лапы, опирались на замшелую стену, свесив передние лапы над погостом и роняя слюни из тяжело дышащей пасти. Беат крикнул, правда, не слишком громко: «Катись отсюда!» картошке-бинтье, упавшей в колею с воза. Крайне раздосадованный он вернулся к себе в комнатушку, где на веревке, натянутой в оконном проеме, сушилось банное полотенчико, и больше никогда не появлялся у Зое. «Ну! Где же твой возлюбленный, Зое?» — каркали гости из Франш-Конте. Кто же теперь возьмет Зое? Когда она склоняла голову под лампой и, как дятел, стучала иголкой по деревянному грибу для штопки, было заметно, что пробор у нее в волосах сильно поредел. Беат теперь работал в банковской конторе. Зое приходила, спрашивала его. «Он ведь уехал», — отвечали ей. «Уехал? В отпуск?»

— «Нет, претендент на престол (который как раз вернулся со свадьбы в Индумее) взял его в секретари». Зое прекрасно понимала, что Беат никуда не уезжал, что он прячется за раскрытой газетой, дрожащей в маленьких белых ручках, рыбьих, холодных, липких ручках банковского служащего, или что он, крыса канцелярская, насмерть перепугавшись, забился под высокую стойку, только перо за ухом предательски торчит. Его коллеги, обсыпанные прыщами, склабились, подходили вразвалку к окну, поглядывали, не идет ли Зое. «Нет, его здесь нет», — безжалостно отвечали они, пихая друг друга локтями. Зое уходила, пошатываясь и спотыкаясь, как пьяная, поднималась по дороге к Дому Наверху, где ей надо было уступить место гостям из Франш-Конте и переселиться в комнатку под самой крышей. Оттуда с наступлением ночи она и отправилась на поиски Беата и притащила его, бесчувственного и тихого, к себе, так кошка, порыскав в амбаре, приносит в дом, взяв зубами за шкирку новорожденного, слепого и глухого, котенка. Зое больше не спала, ранним утром небо цвета примулы, днем вещи выскальзывают из неловких рук. «Ты с ума сошла, Зое! Честное слово, Зое не в себе. Еще одна разбитая чашка». Но однажды за раскрытой газетой, за желтыми банковскими стойками действительно никого не оказалось, служащие разводили руками, выворачивали карманы, толкали друг друга локтями, пока Зое не решилась уйти. Беат вместе с претендентом на трон и камергером ехал вдоль озера. В закрытом вагоне? на лошади? в автомобиле? или схоронившись в повозке, которой правил крестьянин в черной, свободной рубахе с черепом, вышитым на запястье белыми нитками; это вполне мог быть барышник, тот самый, что высунувшись из башни, ухмылялся вслед свадебному кортежу Мелани. При первых же слухах о войне претендент на престол покинул страну, ночью они прокрались к подножью горы, где спали ожидавшие их мулы в попонах; они не заметили мулов, проскочили мимо в двух шагах, несколько часов бродили вдоль ирригационного канала, так и не встретив ни единой живой души. Уже на заре вышли к пастушьей хижине, на пороге пастор, готовясь к благословению урожая, в первых лучах солнца отряхивал приставшие к сутане стебли соломы, на скошенной ароматной траве высилась гора кукурузных початков, и розовые козочки прыгали между подойников.