Духи земли

Он никогда не рассказывал о Зое ни Мелани, ни Вот-Вот. Но теперь, когда они уже поженились, все как положено, заведующий гражданскими актами, похожий на пугливого оленя, расписал их в городской ратуше, украшенной листьями горечавки… Снаружи доносился стук копыт, лошади неслись галопом, осеннее небо опустилось низко, почти касаясь их спин, жокей-туман сидел верхом, дети, дудя в зеленые трубы, ходили вокруг церкви, они пока не нашли нужный звук, верный, вражеский, чтобы разрушить ее стены. Теперь, когда он женат на Мелани, когда возы с приданым уже катят по аллее, можно и рассказать грустную историю Зое, вставляя время от времени: «не будем судить». — «Не будем судить возлюбленного Зое! Да его надо шпагой заколоть, пустить ему кровь, выбить опилки из башки», — думала Мелани. К чему тогда, в конце концов, среди пятнадцати комнат Дома Наверху — «Это и вправду замок», — написала она родителям, — оружейная комната: столько рапир и фехтовальных масок! Зое, хрупкие косточки, голубые белки, успела влюбиться в большинство из тех восьмисот молодых людей, кузенов, курьеров, служащих почты и поездов, шарманщиков, садовников, акробатов, виноградарей, которые повстречались ей в первые тридцать лет жизни. Всякий раз, когда какой-нибудь горбун или лысый появлялся на орбите, гости из Франш-Конте, просияв лицом, радостно восклицали: «О! будущий муж Зое». В отличие от претендентов на руку Изабель, женихи Зое не оставляли после себя ни аллювий, ни африканских ракушек, ни диссертаций по теологии, ни фигурок коров из кантона Ури. Жених исчезал, история заканчивалась, Зое с ненавистью вычеркивала все до мельчайших деталей из памяти. Последний жених — Зое уже окончательно переселилась в Дом Наверху, Мадам больше не хотела терпеть ее во Фредеге и с удовлетворением смотрела, как Зое уходит к Адольфу вести хозяйство (подумаешь, старая дева лишится Фредега и озера, ничего с ней не случится) — последний жених Зое, молодой человек с лицом из розового воска, измученный вросшим ногтем, уже полгода провел в их городке, сначала в магазине драпировок, потом в банке. Он говорил приглушенным голосом, пахнущим катеху{39}, отмерял ткани локтем, выполнял приказы двух рослых дебелых старух, одна, о чем свидетельствовало золотое кольцо на распухшем отмороженном пальце, несмотря на прямоугольное лицо и свалявшиеся седые волосы, была замужем, на вторую, как две капли воды на нее похожую, никто не позарился; и посетители отводили глаза, чтобы не видеть тайной драмы, разыгравшейся в магазине с чересчур ярким освещением, где недавно по указанию мужа первой старухи установили витрину и заказанный в городе манекен. Магазинчики теснились вокруг покатой площади, между двух вывесок до сих пор сохранился крестьянский дом, а сразу на выезде из деревни тянулись поля и фермы, одни прятались на берегу реки за деревьями, другие, воинственные, в шлемах и с мечами, заняли позиции на вершинах холмов. Зое покупала полотно на повседневные сорочки, она украсит их фестонами и разошьет гладью. Беат отмерил материю и завязал Зое на пальчик веревочку, «обручальное кольцо», — подумала она и покраснела. Революции уже начались, и Беат в астраханской шапке походил на русского эмигранта, особенно когда затягивал с приятелями «Бом, бом, вечерний звон» осенними, пропахшими навозом вечерами с капризной и неустойчивой, словно карточный домик, погодой, какая бывает разве что еще в марте. Беат снимал люстриновые нарукавники и назначал Зое свидание на площади, где в рыжих одеждах ноября еще стоял день, задевая облака высоким колпаком. Беат говорил о реестровых книгах, о тканях, привезенных из заморских стран, куда однажды он обязательно отправится — с ней? с ней? о, Боже мой! — Зое рассказывала о своей жизни, он не слушал, обводил скучающим взглядом поля, окутанные туманом, слегка морщил мясистый нос и выжидал момент, чтобы перебить ее. Над их головами косяками пролетали птицы, на краю долины выросла золотая церковь, далекие синие горы медленно пришли в движение, Дом Наверху стал розовым. Беат, весь в черном, в рубашке с накрахмаленным отложным воротничком, в узких ботинках, страшно жавших ему при ходьбе, позже эти самые ботинки помешают хозяину Беата, претенденту на престол, добраться до Италии. Беат с Зое спускались к реке по гужевой дороге; возы стояли в сарае, там под лестницей дряхлый отец разводил рыб, выловленных в озере. Он почти ослеп, пора было сдать его в провонявший лизолом дом престарелых, где уже в пять часов наступала ненужная слепым ночь, но он цеплялся за дверные косяки, моля о пощаде.

— Дождь собирается, — сказал Беат и предложил спрятаться под деревом.

— Только не под ореховым, оно притягивает молнию.

— У вас в поместье прекрасные ореховые деревья, мадмуазель Зое.

— Но это ведь не у меня, а у моего брата Адольфа.

— А где же тогда ваш дом?

— Нигде.

Беат, сохраняя одухотворенное выражение лица, со всей силы пнул картофелину, упавшую с воза, и прошептал: «Катись отсюда».

— Но у вас все-таки есть собственный дом, — настаивал он с бернским упрямством.