Духота

Сообразительная коллега (ей ничего не было известно об отъезде, вернее, она точно знала, никуда он сегодня не собирался) брякнула нечто весьма неопределённое, что можно истолковать так и сяк… Да, торопился, чёрт возьми, но, кажется, опоздал на вокзал…

– На вокзал? Он хотел лететь самолётом.

– Ну да, я имею в виду аэровокзал!

Дома концертмейстерша устраивает бучу:

– Садист! Эсэсовец! Вы намерены оставить её одну в Новогоднюю ночь?!

– Может, – подумал «садист», – и правда, бросить всё в Крыму…, отвязаться, забыть скандалы, тягомотину с властями, угрозы, общину, храм, остаться здесь навеки или… сесть в ближайший поезд на юг?

XLIV

В полдень гуляю с Мошенским по берегу Москва-реки под аккомпанемент его экзальтированных рулад:

– Караян женился на манекенщице… Коровницу сделали статс-дамой!.. Видели его подпись? Не факсимиле, а дубликат ссадины на колене мальчишки… А Брукнер? Нос крючком, щёки в красных пятнах, жирная шея…

– Господи! Да какое вам дело, разве это имеет отношение к музыке?

– Где вы наглотались Теодора Адорно? Его «Введение в социологию музыки» до сих пор не напечатали у нас, прячут!

– Брукнер часом не еврей?

– Ну что вы? Вагнер не принял бы его… Апропо: о евреях.

– Только не долго…

– Выскочив из средней школы, многие навсегда забывают книги, которыми нас пичкают в годы учения. Именно пичкают, ибо ухари-педагоги скрывают подлинный смысл сочинений классиков, применяя глиссандо. Возвращаться позднее, например, на хутор близ Диканьки как-то нет охоты. И если случайно, может, по совету друга, спустя двадцать лет вы вновь берётесь за «Тараса Бульбу», что непостижимо как случилось намедни со мною – вы не поверите! Передо мной во всю мощь развернулась такая новая картина, что, кажется, никогда не читал знаменитую повесть!

Обыкновенно нам преподносили Тараса как образ грозного и грузного казацкого полковника, умельца постоять за ущемлённые интересы Родины… Мало ли подобных героев?

– Что же было, на ваш взгляд, пружиной внутри этого персонажа?

– Вот это как раз от всех читателей прятали и прячут, таили и таят даже самые смелые толкователи, те, кто догадывался.

– Так что же хранил в пороховницах Бульба? Удаль, честь, совесть, разум?

– Наипаче: глубокую безоглядную веру в Христа Спасителя!.. Ей Богу, уйду в монастырь… Вся книга – восторжённый гимн искренней вере не только одного Тараса, но всего казачества – в двадцатом веке истреблённом в России пришедшими к власти «свердловыми» – казачества, широкой, разгульной замашки русской природы, необыкновенному явлению русской силы, связанной с общей опасностью и ненавистью к нехристианским хищникам!

– Да вам, Владимир Анатольевич, лекции в Литературном институте читать! А не в оперном театре махать дирижёрской палочкой.

– На первых же страницах Гоголь радостно говорит: Бульба – вечно неугомонный, считает себя законным защитником Православия; всегда хватается за саблю, когда глумятся над христианством, полагая при любых обстоятельствах позволительным поднять оружие на басурманов, татарву и турок…

– Религии нет без молитвы…

– Тарас и за стол не сядет, и чарку крепкой горилки не пригубит без обращения к Богу. И сыновей везёт в Сечь только после благословения супруги, приговаривая ей: «Моли Бога, чтоб они воевали храбро за веру Христову, а не то – пусть лучше пропадут… Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде, и на земле спасает».

– «Приходящего принимайте без споров о вере», – учит Новый Завет. Так ли принимали людей в Сечи?

– Пришедший сразу кланялся атаману, тот вопрошал: «Зравствуй! Во Христа веруешь?» – «Верую». Тогда богословствующий вождь задавал более серьёзный вопрос: «И в Троицу Святую веруешь?» – «Верую». – «И в церковь ходишь?» – «Хожу». – «А ну перекрестись». Новичок осенял себя крёстным знамением. – «Ладно», – решал начальник, – «ступай в тот отряд, где тебе лучше всего». И вся Сечь молилась в одной церкви и готова была защищать её до последней капли крови, хотя…

– Гоголь не скрывает: и слышать не хотела о посте и воздержании!

– Разве запорожцы хлысты? Шалопуты отвергают церковные таинства, зато не пьют водку, не матюкаются, слушают стариков, живут в любви и единодушии с единоверцами, повинуются мирской власти…

– Ну ангелы, а не сектанты!

– Какое шило всполошило дремавшую в пиршественном раздолье Сечь? Прискакали издалека два казака в оборванных свитках: – «Беда, панове! Церкви теперь не наши!» – «Как не наши?» – «Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперёд не заплатишь, то и обедни нельзя править. А если рассобачий жид не положит значка нечистой своей рукой на Святой Пасхе, то и святить пасхи нельзя! Жидовки шьют себе юбки из поповских риз!»

Одним махом постановили запорожцы перевешать всех жидов, перетопить поганых в реке.