Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

— Что за необъятное царство блаженных грез способно породить воображение! — воскликнула она однажды, когда мы вернулись из отважнейшего путешествия в мир духов. — Это так прекрасно и в то же время так печально.

Я отвечал ей, что мне ведомо блаженство видеть тут лишь одну прекрасную сторону — всецело умереть для этого мира со всеми его обитателями и суетой и сделаться тихим, радостным жителем мира иного. Мне подвластно мое отечество. Его законы учреждаются мною. Под моею рукой бесформенная масса обретает счастье. Я простираю источающую благодать руку над творением более великого и сильного духа, и все обретает свою завершенность и довольство, и во всем растворено счастье.

— Прекрасный вымысел, мой друг. Но не может ли и тут воображенье потерпеть неудачу? Не может ли творец остаться недовольным своим творением, ощутить свое бессилие?

— Несомненно, все может случиться, сеньора, но не в такой степени, чтобы разрушить наслажденье благословенными часами. Даже слабость способна доставить некоторое удовольствие, и можно чувствовать себя счастливым, когда все силы исчерпаны при исполнении должного и необходимого.

— Но, дон Карлос, — сказала она, беря меня за руку, — если бы действительно существовали подобные царства духов, о которых мы сегодня вместе мечтали...

— Тем лучше было бы для нас, сеньора.

— Нет, Карлос, нет. Прошу вас, мой друг, отнестись к моим словам серьезно. Я с вами совершенно искренна. Со временем вы узнаете меня лучше и поймете, что я вправе так говорить, и правота моя, сколь она ни горька, имеет свое подтвержденье.

— Что за мечтательность, сеньора! Если уж вы так со мной говорите, я должен отвечать вам как друг. Я ценю ваши фантазии, они порождены вашей милой мечтательностью, ваши грезы исходят из глубины сердца и оттого имеют высочайшее достоинство. Мне доставляет радость быть вашим спутником в царствах бескорыстной дружбы, любви и невозмутимого покоя. Также и мне соприкосновение с бытием по ту сторону гроба дорого и священно, поскольку меня судьбы прошедшего избавляют от настоящего. Но, моя дражайшая госпожа, не примешивайте сюда ни малейшей тени действительности, ничего, что могло бы нарушить чистейшее блаженство, кое доставляет каждое путешествие в ту цветущую страну.

— Это хорошо, сеньор, что не существует ничего, заставляющего вас так думать. Однако есть те, кто в этом отношении менее счастлив. Но откройте мне, что может разум сказать о том срединном царстве, из которого духи являются нам?

— Ничего определенного, сеньора, однако возможны некоторые предположения. Для чего должны они нам являться? Чтобы сделать себя или нас счастливей? Если нас, то многие ли заметили их явленье или хотя бы воздействие? Насколько мне известно, пока еще ни один.

— Не будьте столь поспешны в выводах, Карлос.

— Поспешность в выводах? Отчего? Ни вы, ни я их не видали. Или являются они, чтобы себе доставить счастье? Каким образом? Наслаждаясь собой, вспоминая прошедшую жизнь — как мало, однако, способны они к тому, чтобы насладиться подобным счастьем. Или желают они развить свои разрушенные смертью способности к творенью? Тут невозможно никакое объясненье. Наши ощущения погружены в море прекрасных раздумий и понятий, из которых одна-единственная жизнь черпает лишь немногие капли. Почему другие должны испариться, не использованные духом, воображением и разумом?

— Все, по вашему мнению, дорогой друг, указывает на множеству жизней в едином физическом теле?

— Да, я думаю, что все, сеньора. Природа не произвела ничего бесполезного[164]. Не только для отдельных чувств и восприятий отдернут таинственный покров с некоторых предметов; искусство и опыт воспитывает она для всего. Разве желаем мы уничтожить прекрасное созвучие ряда вечно воображаемых лет, обратив их в зияющий, непреодолимый провал вместе со всеми их благотворными влияниями? Или позволим мы лучше состариться душам в единой веренице сохраняющих сходство жизней, в едином ряду дней, которые более долгий сон делит для сладостного отдохновения на большие или меньшие промежуточные пространства?

— Разумеется, лучше было бы последнее. Но послушайте, Карлос, все это вовсе не свидетельствует против существования царства просветленных, отделенных от тела духов. Я имею тому совершенно особое доказательство.

— Что бы это могло быть за доказательство, сеньора?

— Действительность.

— Действительность?

— И мой опыт.

— Ваш опыт? Я в недоумении, сеньора.

— Да, именно мой опыт. Вы же мой друг, мой искренний, настоящий друг?

— Вы сомневаетесь, моя дражайшая госпожа?

— Нет, Карлос. Но мне страшно, так страшно! Не знаю, отчего такая тяжесть. Вот здесь справа, в середине груди. Я чувствую, что буду из-за этого страдать, много и мучительно. Но пусть лучше мир исчезнет и солнце погаснет, если по сей причине я на целую вечность лишусь друга.

Она несколько раз боязливо оглянулась и затем продолжала: