Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Он отпустил мою руку и ушел. О, какие мечтания тут же обступили меня! Я достиг мирного, покойного места, соответствовавшего пределу моих желаний, — здесь пребывал я в отеческих отбъятиях, под покровительством любящего сердца. В этот миг я был столь счастлив, столь доволен своим положением, что ничего не желал знать о будущем; прилепившись к настоящему, предался я волшебству новых надежд, поскольку тут была определенность. Прошлое внезапно перестало для меня существовать, я не мог припомнить ни одной несчастливой минуты. Озаренная рассветом новой, неожиданной радости, жизнь моя, казалось, вся растворилась в лучах ее сияния.

Короткая, спокойная дремота полностью восстановила мои силы, я поднялся, взял лопату и мотыгу, которые хозяин оставил для меня у дверного косяка, и направился к нему по тропе, которую он мне указал. Я нашел его за работой, посреди прекрасной цветочной клумбы; он стоял опершись на лопату и любуясь в самозабвенной радости своим твореньем. Заслышав мои шаги, он взглянул на меня обрадованно и спросил, понимаю ли я в виноградарстве. Я ответил утвердительно, и он указал на раскинувшиеся вблизи виноградники, которые надо было обработать. Мы трудились до самого вечера, и он поглядывал на меня с радостью, примечая мое усердие, и часто хвалил меня; я же ловил его взор и чувствовал себя счастливым.

— Где еще, — повторял он за работой, — можно обрести подлинное блаженство, как не в обществе насажденных собственными руками растений, в беспечальном обхождении с этими нежнейшими, скромнейшими твореньями. Ободренный их примером, их умением терпеть, утешенный высочайшими тайнами их натуры, оживленный их вкушением, часто забывал я посреди них людей и учился любить их. Я исследовал их строение, я стал доверенным розы, которая для меня благоухает, плода, который меня освежает, рощи, которая меня осеняет. Я обрел в них друзей, их жизнь является мне наставленьем, и я позабыл о горе.

Как часто их мирное произрастанье утешало меня в дни моей юности и их золотистое увядание оживляло меня; как часто сопровождали они меня на моем пути к добродетели и высшей мудрости, великие и прекрасные в своей сути, как существа, не зависящие от обстоятельств, ненависти или рукоплесканий. Самое мечтание возвышает душу, если душа вполне им занята, и делает ее счастливой за трудами.

Так беседовал он со мной, пока не наступил вечер. С каким удовольствием, с каким внутренним блаженством взирал я на заходящее солнце. Все вокруг выглядело удовлетворенным, все завораживало. Я любовался прекрасной картиной, в которой все смеялось и радовало взор.

Мы забрали лопаты и мотыги и направились к хижине. У ее дверей мы уселись на свежую дерновую скамью.

— Ты хорошо поработал. За это полагается тебе хорошее вознаграждение.

Он принес фрукты, чудный хлеб и бутыль вина, и мы наслаждались вкушением пищи, беседуя друг с другом, перенесенные в золотой век, пока не погасли последние лучи заката и над нами не заблистали звезды в их величавом спокойствии. Для отдыха он предоставил мне простейшую лежанку, и никогда не спал я так глубоко и сладко и не вставал более бодрым поутру.

Последующие дни протекали так же, как и первый. Они походили друг на друга трудами, покоем и счастьем. Все, что ни говорил хозяин, было руководством к добродетели и предпосылкой к счастью, все, что он ни делал, было подтверждением его слов. Я ложился спать с ощущением большего покоя, нежели тот, с каким поднимался поутру; и поднимался поутру более счастливым, нежели был накануне, ложась в постель. Старец хранил скромное молчание по поводу всего, что относилось к моей истории, — он не расспрашивал меня ни о чем, и я, все еще завороженный настоящим, был не в состоянии вспоминать о прошедшем.

Однажды поздним вечером я уселся на дерновую скамью перед дверью, размышляя о прелестях своего постоя и любуясь красотой ночи. Мой хозяин отправился уже на покой, и я был предоставлен самому себе. Глубоко и таинственно погрузился я в себя, и все же душа моя оставалась открытой очарованию окружавшей меня природы. Я вдыхал аромат изобильных деревьев, любовался прелестью и роскошью расцветших во всем великолепии цветов. Затерявшись в дальней перспективе времени, вечность развертывалась передо мной в ее прекрасной полноте — звучный поток родственных друг другу и щедро вознагражденных лет.