Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Я, казалось, лишился дара речи и стоял перед ним, застыв от изумленья. Все образы пробуждающей почтительность красоты и человечности, которые я вынес из ада и с которыми ни на миг не расставался, побледнели пред этим величавым ликом. Завидев пред собой счастье в союзе с покоем, я поспешил им навстречу, но застыл как вкопанный, оказавшись в шаге от них. Я всегда стремился, при всякой жизненной сцене, оставаться самим собой и сходился с людьми без надежд, но и без боязни.

Начало жизни моей было осенено бурями, однако я оставался верен своему намерению и никогда о том не жалел, но теперь, пред этой картиной завершения горестно прожитых лет, пробудилась во мне столь свойственная и дорогая каждому человеческому сердцу слабость, и мне вновь сделалось страшно за собственное счастье.

Впрочем, то не был обыкновенный отшельник. Хоть он и уединился, поселившись вдали от людей, но жилище его находилось не на дне недостижимого ущелья и не посреди непроходимых лесных дебрей. Его мирная хижина стояла у всех на виду как счастливый, вселяющий бодрость пример; ее двери были открыты для каждого, предоставляя целительный отдых утомленным странникам. Этот старик покинул свой тесный круг, чтобы тем уверенней служить более обширному. Мое благодарное сердце, покоренное с первого взгляда, исполнилось почтительной робости перед его благородством и любовью к людям.

— Подойди поближе, бедный чужестранец, — сказал он, заметив мою усталость и растерянность. — Подойди поближе, располагайся в тени и подкрепись водой из моего источника и плодами моего сада, если они тебе придутся по вкусу.

— Прости меня, отец, — ответил я, приблизившись, — моя растерянность и смущение все еще не проходили. — Прости, что принимаю твое приглашение, чего мне не следовало бы делать. Но я надеюсь, что ты примешь также мою безмолвную благодарность.

Не проронив ни слова, он пожал мне руку, запер садовую калитку, вернулся в свою хижину и вынес оттуда простое кресло. Покрыв его циновкой, он поставил кресло в тень большой оливы, которая осеняла своей раскидистой кроной весь двор. Зачерпнув воды из источника и наполнив корзину смоквами, персиками и виноградными гроздьями, он поставил ее на землю подле меня, уселся на дерновую скамью, к которой было прислонено мое кресло, и сказал:

— А теперь ешь и пей, бедный юноша, и освежись хорошенько в тени; видно, что ты нуждаешься в отдыхе.

— Как счастливо ты живешь здесь, отец, — проговорил я, доверчиво беря его за руку и глядя в его увлажненные, смеющиеся глаза, — обретя приют в этом райском месте, благословленном Богом для людей, неустанно приносящих ему благодарность.

— Счастливо? Да, теперь я счастлив, мой юный друг; я рад тебе и рад людям, которые обретают у меня короткий отдых.

Он погрузился в мечтательность, но я вновь обратился к нему:

— Я изможден, добрый отче. Не позволишь ли ты мне сегодня переночевать под кровом твоей хижины?

— Охотно, сын мой; сегодня, завтра, послезавтра — ты можешь оставаться у меня столь долго, сколько захочешь. Обычно я не оставляю странников на ночь, но твое лицо располагает к доверию, и я охотно сделаю исключение из моего правила.

— Не думай, что я проведу в безделье то время, что ты мне позволишь тут прожить. Ты обременен летами и не обладаешь силой молодости. В саду твоем много работы, я достаточно крепок и смыслю кое-что в садоводстве.

— Хорошо, сын мой, я позволяю тебе оставаться здесь так долго, сколько ты захочешь, и буду почитать тебя за родного сына. Мне кажется, ты не принадлежишь к сословию, под которое рядишься. Ты поддержишь меня, и я отпущу тебя, оказав помощь и наградив добрым советом.

С этими словами он подал мне руку, которую я приблизил к своим губам и поцеловал. Оросив ее горячими слезами, с мечтательно размягченным сердцем, я опустился к его ногам и обнял его, словно дитя. Также и его прекрасные глаза увлажнились слезами, и грудь его стеснилась от нахлынувших чувств. Лицо его светилось небесной радостью, прежде дремавшей и ныне воспламенившейся с удвоенной силой. Он прижал меня к себе, назвал своим несчастным, заблудшим сыном и обещал даровать мне сердечное утешение и науку прожитых лет. В этот священный миг почтения к его высокому духу я ощущал себя внутренне преображенным, и сердце мое сжалось от незнакомых прежде чувств и надежд.

Наконец он поднял меня и усадил рядом с собой на дерновую скамью.

— А теперь отдохни, милый сын. Нам предстоит провести вместе много дней, и ты можешь обо всем мне рассказать и спросить моего совета, если пожелаешь. Теперь же я оставлю тебя, чтобы заняться работой в саду. Когда твоя усталость пройдет, можешь последовать за мной и помочь мне.