Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

— Сияние медленно гаснущего месяца, сливающееся со светом утренних сумерек, позволило мне различить, что путь наш лежит к старинному строению, наполовину скрытому зарослями, которое, словно зачарованное, проступало сквозь золотистую утреннюю дымку. Строение это, примыкавшее к подножию небольшого холма, который поднимался сразу же за деревьями, наполовину развалившееся, со щелями и зияющими окнами, казалось, находилось некогда на вершине и лишь потом медленно сползло в пустынный дол. Дверь наполовину вросла уже в землю, и несколько разбитых ступеней вели в смоляную тьму, откуда тянуло удушливым запахом тлена. В тот миг я мысленно простился со всеми живущими, — словно огромная могила разверзлась у моих ног, и неодолимые обстоятельства толкали меня в нее. Я совершенно позабыл о юной даме, которую вели позади меня, и помнил теперь лишь собственное стесненное положение; глубочайшее оцепенение моей души сменилось постепенно болезненным ужасом. Дверь распахнулась, меня втолкнули вовнутрь, и со скрежетом дверь затворилась вновь. Затем ее еще раз отворили и вновь затворили. Я услышал стоны, приглушенные широким низким сводом. То была Франциска.

Странно, что они не отняли у меня шпагу. Сейчас только я подумал об этом. Юная дама была рядом, она могла бы развязать мне руки; я был силен, а мои стражи не вооружены. С таковыми намерениями сделал я по направлению к ней несколько шагов, но тут же обнаружил, что нас разделяет решетка, тянущаяся через весь сводчатый подвал. Я заговорил с юной дамой и попросил ее попытаться, если возможно, просунуть руку между прутьями, но все отверстия были слишком малы. Наконец обнаружилось достаточно большое отверстие, через которое прошла бы рука. Я встал к Франциске боком, чтобы она вытащила мою шпагу и перерезала веревки. Но так как шпага слишком тесно сидела в ножнах, дама тянула ее с большим усилием, пока наконец резко не выдернула, оцарапав руку о неровный край решетки.

Но в это же мгновение в дверях появились наши стражи. Они поманили меня рукой, и мне не осталось ничего иного, как следовать за ними. Франциска вышла из другой двери, нас поставили вместе и повели по длинному коридору, конец которого терялся во тьме. При свете факелов я сумел разглядеть свою спутницу. Ах, любезный граф! Никогда не забыть мне ни единой черты ее прекрасного облика, который я жадно созерцал во всей его полноте! Я не знал, что такое женщина, до тех пор, пока не увидел эту. Никогда прежде я не пылал страстью, не ведал ни единого мига счастья и не мыслил ни о чем подобном. Сие дерзновеннейшее и безупречнейшее создание натуры в единый миг пробудило в моем сердце неизвестный мне дотоле мир переживаний.

Она была прекрасна, но как невинен был притом ее взгляд, как нежен рисунок рта! Лучше бы мне было лишиться дара речи, чем нарушить одним неосторожным словом спокойствие ее черт! С едва подрагивающими губами и трепетно склоненным челом она была подобна лилии, на которую упал алый отблеск розы, невинности, углубившейся в себя при излияниях томительной любви, слезе кротко переносимой боли, что спадает с увлажненного ока. Взгляд ее был мечтательно устремлен вдаль, когда же он, полон милосердия, упал на меня, то показалось, этот небесный взор желает утешить еще одну грешную душу, прежде чем угаснуть.

Я заговорил с ней по-французски, и она ответила мне. Коридор был столь узок, что двоим продвигаться было можно только бок о бок. Оба наши стража вынуждены были идти впереди с факелами, и, поскольку они прибавили шагу, она имела возможность дать к ужасающим обстоятельствам, в которых мы оказались, еще более ужасающие пояснения. Наш разговор был замечен, нас оторвали друг от друга, один из стражей полностью извлек из ножен мою полуобнаженную шпагу и пристально взглянул на темляк. Сие обстоятельство я решил употребить к моему спасению.