Духовка Сильвии Плат

«П. пригрозил мне тем единственным, чем грозился всегда. Если он исполнит свою угрозу, то мы никогда не сможем быть вместе».

Эти записи она сделала в школьные годы. Тут почерк более аккуратный. Дальше текст редеет: идёт буквально пара страниц об обучении. Есть и заметка о встрече с моим отцом. Но о нём она никогда не писала столько же, сколько о П. Обычно это было что-то вроде: «Сегодня ходили с Робертом в кино. Всё прошло неплохо» или «Роберт – довольно милый парень, правда, молчаливый». И всё в таком духе. Никаких тебе признаний в любви и описаний внешности, хотя отец – видный мужчина. На какой-то период она перестала вести дневник. Я это поняла по тому, что после она писала уже по-другому: почерк стал более размашистым.

«Снова в Корке. Отец не признаёт меня. Он говорил, что никогда не примет меня, если я уеду, но сейчас он ещё больше озлобился».

«Пока меня не было, П. исполнил свою угрозу. Я ненавижу его за это. Теперь я ничего не могу сделать. Он окончательно уничтожил нас».

«Сегодня я пойду на службу в церковь. Там будут все, как обычно. Но я хочу увидеть только П. Когда думаю обо всём этом, то внутри что-то сжимается. Даже не знаю, что больше разорвёт моё сердце: увидеть его грустным или счастливым».

«Сегодня впервые после стольких лет я наконец встретилась с П. Я думала, что справлюсь, но не смогла. Когда я его увидела, у меня внутри будто что-то перевернулось и тут же остановилось».

«Он всё ещё любит меня, хоть больше и не говорит об этом, но любит. Я знаю это, вижу, ведь из-за меня он рискует всем, что у него есть».

«Корк снова позади. Мне так больно, что трудно дышать. Но я должна уехать».

«Я не могу есть. Меня тошнит от любого запаха. Я плачу по пустякам. Не могу смотреть на идущих по улице влюблённых. Меня тошнит от самого слова «любовь».

«Скоро я стану матерью. Это ребёнок П. Но он никогда не сможет признать его. Я не знаю, что делать с Робертом. Я не люблю его, но воспитывать ребёнка в одиночестве я не смогу».

«Роберт говорит, что мы справимся со всем вместе. Мне становится легче, когда он рядом, но боль всё равно не отпускает. Полностью она никогда не отпускает».

«Ребёнок очень беспокойный. Постоянно пытается вырваться. Это, наверное, в меня. Я тоже всегда пыталась вырваться».

Читать вдруг стало невыносимо. Под одеялом было невозможно находиться из-за духоты. Я раскрылась и отложила дневник. Я не знала, что сказать и что сделать, чтобы вернуть свой прежний, более-менее упорядоченный мир обратно.

Я не дочь своего отца. Мой отец некий П., которого я в жизни не видела и которого я не могла звать даже в мыслях. Я могла ожидать чего угодно, но только не этого. Неужели кто-то ещё знал? Неужели папа тоже был в курсе, что я ему не родная, и всё это время молчал?

Я тихо опустила дневник на пол рядом с кроватью, легла, сложив руки на груди, будто готовилась к тому, что меня, словно мумию, положат в саркофаг. В тот момент я ею и была, потому что после того, что узнала, мне пришлось похоронить себя прежнюю.

Всю ночь я пролежала в мыслях ни о чём и в то же время обо всём. Время от времени начинала дремать, но каждый раз какая-то неведомая сила выводила меня из сна. Казалось, что я лечу в пропасть. И это ощущение становилось таким реальным, что я вздрагивала как подстреленное животное, тут же возвращаясь в реальность, которую не хотела знать.

32