Духовная традиция восточного христианства

Платон, однако, всегда помнил о том, что достоинство человека не проявляется единственно через познание[2070]. Аристотелевскому различению добродетелей разума и нравственным добродетелям не хватало разумного равновесия между ними, которое позволило бы выйти за пределы нравственного интеллектуализма[2071]. И, наконец, у стоиков, идея добродетели начинает четко отличаться от понятия знания и отождествляется исключительно с понятием «нравственные добродетели». Клеант определяет добродетель как τόνος, душевную силу, мощь, необходимую для того, чтобы жить в согласии с logos[2072].

В трудах Филона формулы Аристотеля и стоиков соседствуют с библейскими представлениями. Добродетели прививаются и совершенствуются в душе под действием Божественной силы[2073]. И действительно, ни Новый, ни Ветхий Завет не превозносят превосходство и силу человека, а только Божественную мощь. Ап. Павел употребляет слово arete только один раз (Фил 4, 8: εΐ τις άρετή και εΐ τις έπαινος; отметим понятия добродетель и похвала, свойство, достойное похвалы, «достославно»). В Послании ап. Петра это слово встречается трижды. Дважды оно связано с прославлением Божественной силы (1 Петр 2, 9; 2 Петр 1, 3). В 2 Петр 1, 5 речь идет о человеческой добродетели, связанной с верой в Евангелие: πίστις και άρετή («покажите в вере вашей добродетель»).

Основы добродетелей

Когда отцы давали определения добродетели, они не пытались дать исчерпывающее описание значения добродетели с христианской точки зрения. При случае они охотно прибегали к некоторым расхожим представлениям, в большинстве случаев унаследованным из стоического учения о добродетели. Приведем важнейшие из них[2074].

Добродетель — единственное благо, порок — единственное зло, остальное не имеет значения

Эта максима, бесконечно повторяемая христианскими авторами, восходит к Сократу[2075]. Григорий Назианзин снабдил ее пояснением, которое перекликается со словами ап. Павла (Рим 8, 28): «Ко благу все обращается в благо, когда ко злу все становится злом»[2076].

Добродетель как середина между двумя крайностями

Мера, μέχρον, требуемая физическому здоровью, для Аристотеля становится μεσόχης, тем, что необходимо для здоровья нравственного[2077]; так, например, стойкость духа располагается посередине между трусостью и безрассудной дерзостью[2078]. Отцы пытались подтвердить эту мысль, опираясь на библейские тексты, при этом развивали ее, вдохновляясь Книгой Екклезиаста: «всему свое время» (Екк 3, 1 слл.)[2079] и евангельским образам «тесных врат» (Мф 7, 14), когда нельзя уклониться ни влево к лукавству, ни вправо к предполагаемому благу[2080].

И все же здесь возникает проблема: если добродетели состоят в причастности к Божественной жизни, то как же в этом случае можно говорить, что совершенствование состоит в умеренности? Чтобы разрешить это затруднение, средневековые схоласты различали два типа добродетелей: богословские добродетели, произрастающие безотносительно, и нравственные добродетели, чье совершенство состоит в medietas[2081]. Однако следует уточнить, что возражение подобного рода продиктовано неправильным пониманием, согласно которому добродетель связана с посредственностью. В действительности речь идет не о сдерживании порыва к благим деяниям, а о различении и разграничении того, что есть благо, от того, что таковым не является, в продвижении по пути добродетели, как замечает Кассиан, при этом не нарушая удивительный порядок мироздания, в котором каждому существу определено свое место, и каждое деяние подчинено мере, без которой благо оборачивается злом. Таково же мнение и «Святого Антония и всех отцов»[2082].

Добродетель ради самой себя (virtus sibi ipsi praemium)

С точки зрения древних, это положение выражает вершину нравственного благородства. Отцы–Апологеты весьма восхваляли «самочинность» (autarkeia) добродетели, особенно когда речь шла о мучениках. Иустин настаивал на том, что это приводит к совершенному блаженству[2083]. «Добродетель, чтобы пребыть таковой, должна быть безвозмездной», — говорил Григорий Назианзин[2084].

Понятая таким образом добродетель подвергалась риску в дальнейшем восприниматься лишь как полная бескорыстность, лишенная связи с высшими ценностями. Следовало углубить смысл этого утверждения, чтобы его возвысить до уровня христианских воззрений и показать его истинную суть, которая состоит в соучастии в Божественной жизни.

Добродетель как подобие Божье и соучастие во Христе