Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Власть над человеком действительности, предстоящей перед взором здесь и сейчас, вообще характерна для романа Эшенбаха: его герои всегда отвечают на ту реальность, что настигает их непосредственно, – это или встреча, или властный зов долга. Но даже зов долга сопровождается образом видения. Так, рыцарь Гаван расстается с возлюбленной Антиконией, повинуясь «господней воле» отыскать Грааль (поиск Грааля символ духовного служения), но путеводной звездой будет образ Антиконии [Эшенбах, 1974, 452]. Показательно, что в целом роман посвящен верности [Эшенбах, 1974, 263].

В свою очередь, сочетание веры и зрения, отмеченное нами в «Парцифале», является частью общего процесса нарастания визуальности в средневековом западном христианстве.

На этот счет существует интересное исследование известного историка западного средневекового искусства Ролана Рехта «Верить и видеть. Искусство соборов XII–XV веков». Ученый отмечает в храмовом искусстве Запада XII–XIII веков возрастание их визуального воздействия [Рехт, 2014, 12].

Важная роль в росте визуальности, по мнению Рехта, принадлежит Франциску Ассизскому, который большое значение придавал «свидетельству воочию». Евхаристия и Евангелие – вот то главное, о чем хотел напомнить Франциск современникам. В своих «Наставлениях» он акцентирует внимание на вере, предполагающей зримое присутствие Бога: «“Подобно тому как Сын Божий явился святым апостолам истинно во плоти, точно также он является нам в освященном хлебе. И как телесными очами они не видели ничего кроме тела, но верили, что видят Бога, созерцая Его очами души, так же и мы, видя хлеб и вино телесными глазами, должны видеть и твердо верить, что это Его святейшее тело и Его живая и истинная кровь”. Второе, чего искал св. Франциск, это сделать зримой евангельскую парадигму: живя открыто, на публике, святой подражал жизни Христа. Большее значение он придавал действиям, чем словам. Imitatio, подражание Христу придало этому поведению структуру, тем самым став моделью для imitatio» [Рехт, 2014, 89].

Призыв смотреть на евхаристические дары был воспринят буквально: в западной церкви широкое распространение получают так называемые гостии – сделанные из прозрачного драгоценного камня чаши, в которых выносились Св. Дары. Прихожане переходили от церкви к церкви, чтобы смотреть на гостию [Рехт, 2014, 84].

Богословие гостии дал Роджер Бэкон, который утверждал, что таинство евхаристии в области веры обладает той же доказующей силой, какой в физике обладает оптика [Рехт, 2014, 306]. «Евхаристическое благочестие» получает развитие, когда в сознании верующих начинает преобладать внимание к человеческой ипостаси в Христе, когда большое значение получает почитание Страстей. То есть появляется такое благочестие, которое требует реального присутствия Христа [Рехт, 2014, 226].

В связи с «евхаристическим благочестием» развивается скульптурный образ: «В отличие от живописи скульптурное тело само по себе есть форма реального присутствия. В этом, как нам кажется, готика коренным образом отличалась от византийского искусства, где преобладал живописный образ. Икона лишь дверь, ведущая к божественному. Статуя – контратип человеческого тела в пространстве, подменяющий собой изображенного» [Рехт, 2014, 305].

Визуальность в богослужении проявляется в драматизации. Так театрализации подвергается момент снятия со Креста. Для этого создаются скульптурные композиции, двигающиеся распятия, использование актеров [Рехт, 2014, 204].

Соответственно, в христианской проповеди визуальность также получает распространение. Например, Бонавентура в размышлениях о Нагорной проповеди так выстраивает образно-метафорический ряд размышления, что читающий перестает понимать, «видел он все своими глазами или в рассказе. В Уме читатель присоединялся к кругу свидетелей этой короткой сцены. «Цель «Размышлений» – сделать читателя непосредственным свидетелем жизни Христа» [Рехт, 2014, 95–96].

Мощи святых или реликвии в католичестве, начиная с XII века, постепенно утрачивают свое первоначальное понимание – как то, что сохраняет в себе благодатную энергию, – и включаются в символико-аллегорический рассказ о каком-либо священном событии, то есть становятся частью зрелища, репрезентации. Производится это посредством помещения реликвий в реликвариях наряду с другими священными предметами в качестве составной части священной экспозиции. В таких реликвариях, со временем, с трудом удается отыскать саму реликвию [Рехт, 2014, 101].

Мистик Майстер Экхарт связал проблему зрения и зримых вещей с идеей внутреннего опыта. И здесь он опирается на рассуждение св. Бернарда Клервосского о том, что глаз похож на небо, он вмещает в себя небо, на что ухо неспособно [Рехт, 2014, 115].

В целом, если суммировать приведенные нами примеры из книги Рехта, можно сделать вывод о том, что главное духовное устроение, диктующее все указанные изменения, несомненно, состоит в стремлении обрести всем доступный опыт: «…воочию убеждаться в присутствии божества» [Рехт, 2014, 88].