Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Человек, привязанный к потоку помыслов и чувств, полностью погружается в них, что и создает его привязанность к миру, что закрепляет господство человека душевного над человеком внутренним, духовным. Душевной перед Богом является вся мирская мудрость. Душевный человек, по слову апостола Павла, не принимает того, что от Духа Божия, потому он почитает это безумием, потому что душевное и духовное исключают друг друга.

Вера от зрения не избавляет от помыслов, вследствие чего человек видит только внешнее. Когда же внешнему придается статус внутреннего – так рождается язычество: «И устремляющий взор на видимое телесными очами как на нечто вечное (античная философия природы и тевтоно-латинские единомышленники) сей и вправду есть необразованный идолопоклонник…» [Николай (Велемирович, 2016, 12–13]

Единственное, что может соединить человека с Богом со стороны человека – это вера. Но какая вера? Вера деятельная, рождающаяся от исполнения заповедей: «Потому что сердцем веруют к праведности» (Рим. 10: 10).

Путь деятельной веры есть путь постепенного освобождения от власти помыслов и сосредоточения во внутреннем человеке, но это уже духовное, безобразное, видение как плод живой веры [Исаак Сирин, 2012, 479].

Мышкину недоступное подобное видение, хотя сложность взаимоотношений, закрытость человека приводят его к стремлению знать внутреннего человека: «Да, надо, чтобы теперь все это было ясно поставлено, чтобы все ясно читали друг в друге, чтобы не было этих мрачных и страстных отречений, как давеча отрекался Рогожин, и пусть все это совершится свободно и… светло» (8; 191). «Почему мы никогда не можем всего узнать про другого, когда это надо…» (8; 484)

Неспособность веры от зрения, веры естественной проникнуть в человека особенно отчетливо выражена в двух эпизодах.

Князь обманывается в оценке светского общества на вечере у Епанчиных. Находясь под обаянием прелести своего первого впечатления Мышкин не видит, что под светским лоском, изящными манерами, простотой и т. д. скрывается внутренняя пустота этих людей: «Обаяние изящных манер, простоты и кажущегося (выделено мной. – С.Ш.) чистосердечия было почти волшебное. Ему и в мысль не могло прийти, что все это простосердечие и благородство, остроумие и высокое собственное достоинство есть, может быть, только великолепная художественная выделка. Большинство гостей состояло даже, несмотря на внушающую наружность, из довольно пустых людей…» (8; 442)

В описании восприятия князя визуальность играет роль лейтмотива. «Усевшись и осмотревшись (здесь и далее выделено мной. – С.Ш.), он тотчас же заметил», «в первый раз в жизни он видел уголок того, что называется страшным именем «света»», «несмотря на внушающую внешность», «под обаянием прелести своего первого впечатления», «он видел», «князь не заметил оборотной стороны, не замечал никакой подкладки». Мышкин дал себе слово «непременно увидеть наших первых людей», ему «надо было видеть самому и лично убедиться». В последнем случае видение сопряжено с верой. И вот результаты видения и веры от видения: «И что ж? Я увидел людей изящных, простодушных, умных; я увидел старца, который ласкает и выслушивает мальчика, как я; вижу людей, способных понимать и прощать, людей русских и добрых, почти таких же добрых и сердечных, каких я встречал там, почти не хуже. Судите же, как радостно я был удивлен! О, позвольте мне это высказать! Я много слышал и сам очень верил, что в свете все манера, все дряхлая форма, а сущность иссякла; но ведь я сам теперь вижу, что этого быть не может у нас; это где-нибудь, а только не у нас» (8; 457).