Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Т. А. Касаткина обращает внимание на то, что в ранних произведениях Достоевского традиционный жанр любовного романа наполнен иным для этого жанра содержанием: «… молодой Достоевский, до всякого опыта и до «перерождения убеждений», начинает свою литературную карьеру с того, что ставит в центр своих произведений «другую» любовь» [Касаткина, 2003, 682]. Эта «иная» любовь, с ее точки зрения, имеет христианские корни [Касаткина, 2003, 688].

Работы названных ученых объединяет интерес к христианскому контексту романа. Кунильский находит многочисленные реминисценции из Св. Писания в речи Макара Девушкина [Кунильский, 2006, 91]. Исследователь отмечает, что образ Макара наделен такими христианскими добродетелями и чувствами как смирение, кротость, милостивость, способность к раскаянию и благодарению, способность к радости [Кунильский, 2006, 91–95]. Насыщенность романа христианской лексикой отмечает Захаров [Захаров, 2013, 80–85]. Характерно, что Степанян, который осторожно высказывается в отношении христианства раннего Достоевского, тем не менее, делает на наш взгляд, глубокое наблюдение о христианском понимании зла в произведении: «Я бы расценил это как первое осознание великим писателем онтологической реальности зла <…>, в рабство которому попадают не знающие истины люди…» [Степанян, 2005, 82–83]

С другой стороны, в этих работах и работах других исследователей указывается на такие религиозные, философские, художественные, социальные идеи и направления, как идеалистическая философия, гностицизм, сентиментализм, романтизм, социализм, которые так или иначе повлияли миросозерцание молодого Достоевского.

И здесь возникает вопрос: есть ли в представленном многообразии идей и течений такое направление, которое можно назвать преобладающим? Очевидно, что в данном случае мы имеем дело с проблемой определения стилевой доминанты.

На наш взгляд, в романе наиболее явно просматриваются христианское и руссоистское мировидения.

Присутствие библейского слова в романе не вызывает сомнений. В. Е. Ветловская в работе «Роман Ф. М. Достоевского «Бедные люди»» находит библейскую символику, которая прослеживается в закономерности исчисления времени: отсчет суток ведется не от утра до вечера, как обычно, а с вечера до утра, что воспроизводит библейский рассказ о сотворении мира: «И был вечер, и было утро: один день» [Ветловская, 1988, 64]. Таким образом, история героев включается в историю земного бытия как бытия созданного Богом: «Эта временная соотнесенность указана автором с самого начала. Она раздвигает узкие рамки правдоподобного сюжета (цепи взаимосвязанных и обычных событий) до крайних пределов: «золотое детство» в глубоком, мифически неопределенном прошлом; затем – больное и несчастное настоящее; затем – обетованное (обещанное людям) счастливое будущее» [Ветловская, 1988, 71–72]. Числовая символика в романе также связана с мотивом сотворения мира: «Переписка Макара Алексеевича и Вареньки начинается 8 апреля. В русле тех мотивов, которые говорят о далекой предыстории рассказа, это нужно прочитать так: «И был вечер, и было утро: день восьмой» [Ветловская, 1988, 76].

Соглашаясь с тем, что сюжет романа включен в метасюжет библейской истории, мы полагаем, что художественные детали указывают на другой библейский рассказ – на повествование о Всемирном потопе.

На то, что внутренний сюжет романа связан с темой Всемирного потопа, указывает ряд деталей. Одна из них – хронологическая. Именно на начало апреля приходится окончание прибывания воды. Так что, 8 день в контексте потопа символизирует новую, послепотопную жизнь. Еще одна деталь – отсылка к соответствующему библейскому сюжету в первом письме Макара: «Порядку не спрашивайте – Ноев ковчег!» (1; 16) Следующая, не менее важная деталь, связана с мотивом тихости, что является аллюзией на имя Ноя, означающее покой. Так, герой подчеркивает характер своего прежнего жития: «Прежде ведь я жил таким глухарем, сами знаете: смирно, тихо; у меня, бывало, муха летит, так и муху слышно» (1; 16). «…Помаленьку живу, втихомолку живу» (1, 16). «Вы не смотрите на то, что я такой тихонький, что, кажется. Муха меня крылом перешибет» (1; 17). Отсылка к Ноеву ковчегу задает и логику первого письма: Макар видит и отображает мир в виде ковчега, состоящего, как известно, из трех ярусов. Как замечает Аверинцев, «мотив трех ярусов ковчега» отвечает «тройственному по вертикали членению мироздания, мирового древа» [Аверинцев, 1991, 402]. Тот же ученый ссылается на послебиблейскую традицию, согласно которой, «нижний ярус занимали пресмыкающиеся и звери, средний – люди, верхний – птицы» [Аверинцев, 1991, 402]. Соответствующую такому представлению картину мира изображает и Макар: «Сравнил я вас с птичкой небесной на утеху людям и для украшения природы созданной. Тут же подумал я, Варенька, что и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастию небесных птиц…» (1; 14)