Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Итак, подводя некоторые итоги, можно сказать, что библейские и руссоистские сюжеты, образы, мотивы и другие элементы текста играют стилеобразующую роль. Возникает вопрос о доминанте. Как уже было сказано, с нашей точки зрения, такой стилевой доминантой является руссоизм.

Приведем основной, как представляется, довод.

Сам факт наличия и переплетения двух мировидений говорит в пользу выдвинутого тезиса. И правда, стоит сравнить функционирование библейского слова в христианской литературе или у позднего Достоевского с библейским словом в первом романе. Обратившись к библейскому контексту (который, будучи боговдохновенным, несет абсолютную истину), мы можем проникнуть в духовный, то есть высший смысл текста, в котором без этого вхождения нам открылся бы только исторический, низший смысл. Так это в христианской литературе. Так это, вроде бы, и «Бедных людях». Но дело в том, что внутренний сюжет, метасюжет, содержит в себе два контекста.

Финал романа повторяет сюжет «Станционного смотрителя» в части его обусловленности притчей о блудном сыне. Но помимо библейского смысла в отъезде Вари прослеживается и руссоистская логика. В конечном счете, выбор замужества связан с желанием избегнуть нищеты: «Если кто может избавить меня от моего позора, возвратить мне честное имя, отвратить от меня бедность и несчастие в будущем…» (1; 101)

Эти слова о чести и бедности тем более знаменательны, что Макар как раз в предыдущем письме возвращается к изначальному для себя и для Вари пониманию бедности: «Мне даже показалось, что и вырос-то, и выпрямился-то, и что у него и слезинки-то нет уже в глазах. В волнении был таком, бедный», – говорит герой о Горшкове. Поэтому Макар и увещевает Варю: «…вам холодно будет, мой ангельчик; сердечку-то вашему будет холодно!» (1; 102) И в последнем письме рефреном звучит: «Там вашему сердечку будет грустно, тошно и холодно». Холод сердца – это невозможность сочувствовать. На что и указывает Макар, увязывая географическое пространство с сердечным. «Там степь, родная моя, там степь, голая степь; <…> Там ходит баба бесчувственная да мужик необразованный, пьяница ходит» (1; 107).

Надо думать, что Макар провидит возможное будущее Вари и ее мужа, человека необразованного и потенциального пьяницы. А Варя уже совершила бесчувственный поступок, так что опасность стать бесчувственной бабой для нее весьма вероятна. Но финал романа, воскрешение Макара делают возможным и путь покаяния, путь блудного сына. Только возвратится Варя не к Богу, на что указывает библейская притча, а к покинутому ею сердечному сочувствию, сердечной теплоте.

Таким образом, библейский сюжет призван выразить вполне руссоистское миропонимание.

Такого же характера соотношение библейской и руссоистской картин мира наблюдается в сюжете «грехопадения» героя. С одной стороны, сюжет строится в соответствии с библейским повествованием. Взять денег взаймы под процент Макара соблазняет Емельян Иванович. Добавляет инфернального звучания мотиву соблазна ирония: Емельян переводится как красноречивый, а про него сказано: «Он добрая душа, бескорыстная душа, да неразговорчивый такой…» (1; 71) Можно догадаться, что и бескорыстность, и доброта у Емельяна Ивановича того же рода, что и красноречивость. Первый, у кого просит денег Макар, оказывается чиновник Петр Петрович. Здесь обыгрывается евангельское: какой из вас отец, если сын попросит у него хлеба, подаст ему камень? Петр переводится как камень. Другая надежда героя – чиновник Марков. Фамилия имеет значение «сухой», что контрастирует с дождливой погодой. С другой стороны, сюжет «грехопадения» имеет и черты руссоистской философии. Герой на пути к Маркову отказывается по сути от Бога и пускается на авось: «…да вспомнил, что недостойно мне с Богом уговариваться. Погрузился я в себя самого, и глядеть ни на что не хотелось; так уж, не разбирая дороги, пошел» (1; 77). И сразу герой получает другие глаза: он начинает отличать себя от мужиков: «Артель работников испачканных повстречалась со мною, затолкали меня, мужичье!» (1; 77) Здесь Макар отказывается практически от веры в сердечное единство людей. И если в библейском сюжете с грехопадением связаны такие последствия греха, как смерть, страдание и болезнь, то в романе после грехопадения герой на место сердечного сочувствия ставит понятие чести/амбиции. И стыдится он не своей наготы, а наготы социальной – своего социального унижения.

Здесь библейский сюжет не является субъектом мировидения писателя, а используется в качестве выразительного средства.

Если же говорить о сфере выразительности как таковой, то здесь следует остановиться на проблеме символа. В частности, имеется в виду символическое изображение природы.

В христианстве природа понимается как слово Бога, обращенное к человеку. Мир в целом представляется в виде школы, в которой человек обучается. Как уже говорилось, в вещах и явлениях мира, открывается все, что требуется человеку для спасения.