Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Зримой вехой отступления является реакция героя на повесть Гоголя «Шинель», в которой Макар увидел картину мира, лишенную единства, исходящего из сочувствующих сердец. Он считает такой взгляд покушением на установленную Богом иерархию: «… всякое состояние определено Всевышним на долю человеческую» (1; 61). Лишенный сердечного соучастия, человек оказывается закован в одежды социального статуса, так что социальный статус совпадает с человеком как таковым. Это вызывает гнев героя, он видит в этом хулу на установленный Богом миропорядок. И, несмотря на то, что Макар отвергает Гоголя, он начинает видеть мир глазами реальности, как ему кажется, изображенной в «Шинели». Происходит отказ от веры в силу чувства-сочувствия: «Чувствую, что я виноват, чувствую, что я провинился перед вами, да, по-моему, выготы-то из этого нет никакой, маточка, что я все это чувствую, уж что вы там не говорите. Я и прежде поступка моего все это чувствовал, но вот упал же духом, с сознанием вины упал» (1; 81).

В этой же связи изменяется и семантика слова «бедный». Если до чтения «Шинели» в слове «бедный» преобладает значение соучастия-сочувствия (например, «этот Самсон-то Вырин, бедняга»), то затем в этом слове начинает доминировать значение «нищий»: «А еще люди богатые не любят, чтобы бедняки на худой жребий вслух жаловались да и всегда бедность назойлива, – спать, что ли, мешают им стоны голодные!» (1; 88)

В данном контексте показателен образ бедного шарманщика, который перекликается с образом Самсона Вырина. Как и по поводу пушкинского персонажа, Макар заявляет: «Вот и я точно так же, как и этот шарманщик…» (1; 87) Но только если образ Самсона Вырина связан с мотивом глубокого, основанного на жизни сердца, единства людей, то теперь речь идет, о благородной нищете, противостоящей социальному неравенству. И если раньше, как представлялось герою, всех соединяло сочувствующее сердце, то теперь соединяет сапог – принадлежность материального мира. Сапог снится и бедному сапожнику, и богатому, только по-разному. И далее герой так завершает свое иносказание: «…ибо в смысле-то, здесь мною подразумеваемом, маточка, все мы, родная моя, выходим немного сапожники» (1; 89). То есть, все люди живут в материальном мире, и у всех есть насущные потребности. Исходя из такой посылки, герой делает вывод: неплохо бы богатому подумать о бедном. Здесь мы имеем уже не сентиментализм, а вариант социализма в том смысле, что решение проблемы видится преимущественно в социальной сфере.

Стоит отметить одно важное обстоятельство: сдвиг в сознании героя происходит по канонам руссоизма. Да, «Шинель» стала причиной переоценки ценностей, но это была внешняя причина. В романе же изображен процесс и внутреннего движения Макара к такому повороту. Речь идет о «слоге» как отметил Степанян: в романе имеет место двойственное отношение к печатному слову, так как «высшее благо словами невыразимо» [Степанян, 2009, 95]. Но ученый возводит подобное отношению к слогу-стилю из Платоновой философии, якобы близкой Достоевскому в период написания романа «Бедные люди». Нам же кажется, что и здесь имеет место руссоистский контекст.

Как уже говорилось, Руссо полагал, что уклонение человека в сторону зла совершается на основании свободы и разума. Заметим, разума, не сердца. В связи с этим французский мыслитель неоднозначно относился к человеческим талантам, так как, при неправильном их развитии, они могут порождать зло. Такое отношение к научению-воспитанию присутствует в романе: Варя с одобрением отмечает, что в деревне ее воспитанием никто не занимался.

Слог для Макара – это дар различения предметов. Так, в первом письме, не владея искусством различения, Макар неудачно приводит строчку: «Зачем я не птица, не хищная птица?» (1; 14) Птица как символ беззаботности и невинности (а именно такое значение имеет образ птицы в размышлениях героя) не может быть хищной. С каждым письмом герой совершенствует слог. И уже в письме, где он четко отличает бедных от богатых, и где содержится сентенция о благородной нищете, появляются знаменательные слова: «Признательно вам сказать, родная моя, начал я вам описывать это все частию, чтобы сердце отвести, а более для того, чтоб вам образец хорошего слогу моих сочинений показать» (1; 88). И дальше слог прямо противопоставляется чувству: «Потому что вы, верно, сами сознаетесь, что у меня с недавнего времени слог формируется. Но теперь на меня такая тоска нашла, что я сам моим мыслям до глубины души стал сочувствовать, и хотя я сам знаю маточка, что этим сочувствием не возьмешь, но все-таки некоторым образом справедливость воздашь себе» (1; 88).

Характерно, что отказ от слога происходит у героя в результате потрясений – радостных или горестных. Так, он сознательно отказывается от слога, когда пишет письмо о генеральской милости: «Расскажу Вам без слога, а так, как мне на душу Господь положит» (1; 91). В последнем письме герой также отбрасывает слог. В обоих случаях слог – это человеческое умение, в моменты потрясения души, не нужное.