Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Мари умирает счастливой, но в страшном безобразии умирает присужденный к смертной казни. Две смерти: счастливая, мирная смерть Мари, которую простили и полюбили вслед за князем дети, и насильственная, безобразная смерть осужденного преступника, – противопоставлены в художественном мире первой части. В центре противопоставления – семантика суда. Селяне морально осудили Мари, изгнали ее из своей среды. Государство, в свою очередь, осуждает преступника и совершает смертную казнь прилюдно, при огромном стечении народа. Чтобы другие не преступали – вот цель прилюдной казни. Формально юридическое и моральное осуждение относятся к двум различным сферам – духовной и социальной. По существу, эти сферы взаимопереплетены, имея причинно-следственную связь. Государственное, уголовное осуждение является производным от осуждения морального. Сталкивание двух смертей делает очевидной мысль о том, что страшна не смерть как таковая, страшна смерть без прощения и любви. В этом мире своеволия, бушующих страстей человек судит всех, но и сам на себя кличет суд. Он судит и судим. Он живет в пространстве суда. Люди сами себя в этом мире приговаривают к казни. Так связаны своеволие и осуждение.

В Евангелии Иисус Христос своим примером показывает путь спасения, которое, в том числе, заключается и в отказе от своеволия и суда: «Я ничего не могу творить Сам от Себя. Как слышу, так и сужу, и суд Мой праведен; ибо не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца» (Ин. 5: 30). Сын Божий совершает волю Отца, оттого и суд Его праведен. Из этих евангельских слов, представляется, и вырастает образ князя Мышкина. Невинность проявляется и в том, что князь не преследует своей воли, в отличие от его окружения. В общении героя с людьми не происходит столкновение воль, что открывает их сердца и притягивает к князю. Сами люди преследуют свою волю, волю больную, страстную, но мир и покой обретают только с тем, кто живет иначе, невинно. Поэтому Рогожин рассказывает герою свою «сердечную» историю, Ганя делится своими сокровенными идеями, Аглая делает поверенным князя в своих личных отношениях с Ганей. Поэтому к нему проникаются симпатией камердинер Алексей, Лизавета Прокофьевна, Коля и другие. Природу расположенности людских сердец к князю, человеку для всех незнакомому, выражает Настасья Филипповна: «Он в меня с одного взгляда поверил, и я ему верю» (8; 131). Князь – единственный, кто заинтересовался Настасьей Филипповной не из личного интереса. И она это почувствовала – его бескорыстное чувство к ней.

Итак, «рождественский» символизм в произведении задает глубину бытийственного, духовно-нравственного измерения современной Достоевскому русской жизни и вводит в пространство символизма духовного, так как внимание писателя сосредотачивается на душе человека, ищущей полноты бытия, спасения, но ошибающейся и тем самым подчинившейся греху. С этой точки зрения, перед нами продолжение предыдущего романа «Преступление и наказание» в центре которого, как уже говорилось, показана душа человека на путях своеволия.

В последующих частях предполагалось художественно воплотить идею процесс покаяния и «восстановления и воскрешения» в духовной и психологической достоверности этого явления.

Развитие сюжета, напомним, Достоевский связывал с развитием образа Настасьи Филипповны в направлении ее «реабилитации». Князь, соответственно, представляется точкой притяжения в этом процессе. В ПСС в Примечаниях к роману обращено внимание на то, что в ПМ₂ за март-апрель Мышкин видится как центр притяжения для персонажей: «Настойчиво продолжал обдумывать Достоевский в марте-апреле принцип развертывания повествования и стиль его. <…> Развитие основного сюжетного действия романа Достоевский стремился дать на фоне широкого жизненного потока, поставив в центре Мышкина как гармоническую личность, к которой так или иначе тянутся герои романа и с которой соотносится общая картина хаоса и несправедливости, царящих в современном ему мире» (9; 371).

Но вот здесь, представляется, и возникла проблема. Напомним, в феврале писатель отослал в «Русский вестник» последние главы первой части. Вторая часть планировалась к апрельской книжке журнала. Но работа «встала». К концу апреля были посланы только первые две главы второй части, а последние главы второй части будут дописаны в конце июля, начале августа (9; 360–379). Большая часть ПМ₂ приходится на время работы над второй частью – это март-август 1868 года. Именно в этот период, очевидно, сложилось новое видение и главного героя, и развития сюжета, поэтому ПМ₂ помогают воссоздать, частью предполагать какого рода проблема возникла и как она решалась.

Развитие сюжета напрямую связано с развитием художественной идеи, с логикой развития характеров героев. И вот здесь, думается, и возникла проблема в сюжетно-образом воплощении «реабилитации», «восстановления и воскрешения человека» (9; 264).