Дуракам всегда везёт

Голос её тихий и ласковый, как мелодия колыбельной, не выходил из груди, а выплывал. Он напоминал звук тронутой мягкими пальцами ноты «фа» на ирландской арфе и заколдовывал. Охмурённый чарами колдовскими Алексей Сахнин спросить больше ничего не смог. Зато сразу сделал пока ещё нейтральное предложение.

– А пойдём теперь в парк и съедим мороженое пломбир, усыпанное чёрным шоколадом поверх шариков? С абрикосовым вареньем в вазочке?

– Как изыскано Вы изъясняетесь, как изящно! – восторженно и похоже на воду в чистейшем роднике прожурчала Лариса. – Я рада согласиться с Вами, тем более, что злачных мест, где не только мороженое продают, но и спиртные напитки, я в одиночестве не посещаю. Мне претит даже сам вид одурманенных водкой людей.

Она разглядывала Алексея огромными, не имеющими конца глубины голубыми глазами так же, как верующие смотрят на икону с ликом сына Божьего. Проще говоря, Сахнин Алексей произвёл на неё впечатление аналогичное. Невысок был юноша, но красив. Заостренные черты лица, глаза, излучающие ум и силу, стройное мускулистое тело под тонкой атласной рубашкой кремового цвета, волнистый тёмный волос и жесткие, иронично очерченные губы, чётко утверждающие, что человек тонок, умён и остроумен.

– Идём же! Мне кажется, что даже после этой первой краткой встречи я на самый край света с вами пойду. За горизонт. Хотя это поразительно странно. Со мной такого ещё не было.

– Угадала! – смутился Алёша. – Я смог постичь свою суть и смею уверить тебя, Лариса, что со мной не пропадёшь, а, напротив, обретёшь покой и нестандартное восприятие нашего банального в целом мира. Идём с удовольствием! И он взял её тонкую, чуть дрожащую ладонь, после чего окончательно понял, что влюбился раз, навсегда и совсем.

Ларису небеса наградили щедрым набором всяких разностей. Родители корнями своими цеплялись за аристократичных предков, самые дальние из которых ещё при Петре Первом получили элитное образование в Шотландии, окончив бакалаврами университеты Глазго и Эдинбурга. Сами папа и мама Ларисы обучение отменное обрели после второй мировой в Лондоне, где дед её, мамин отец, работал консулом советского посольства. Отец стал профессором технических наук, а мама – географических. После учёбы чёрт дёрнул их вернуться в СССР, в Москву, откуда их быстренько и загнали, сплавили в провинцию. В Казахстанский городок Зарайск. Сама Лариса отучилась в столичной Академии живописи и изящных искусств, но с двадцатитрёхлетнего возраста снова стала жить с родителями. Она прекрасно писала акварелью и маслом, читала на основе временного договора лекции по зарубежной культуре в местном педагогическом институте, мастерски плела шелковые кружева, и играла на фортепиано. Говорила на английском, французском и немецком языках, переводила сэра Вальтера Скотта, Иоганна Вольфганга фон Гёте и даже француза Антуана Франсуа Прево, более известного знатокам как аббат Прево. Она перевела и опубликовала в Ленинграде его роман «История кавалера де Грие и Манон Леско». Но постоянной работы со своим экзотическим для Зарайска образованием Лариса найти не смогла и заочно выучилась в педагогическом училище, чтобы учить детей с первого по четвёртый классы.

Всё это Алёша Сахнин узнал позже, но и без этих фактов жизни Лариса казалась ему исключительным произведением Создателя. Она имела манеры леди, воспитанной на всём высоком, умопомрачительную эрудицию и несвойственную даже лучшим советским интеллигентам нравственность, мораль, и культуру. Сам Алексей от неё в этом смысле сильно отставал, но сманил её всю целиком на себя несомненно только острым своим умом, смелостью суждений, ну, конечно, любовью к поэзии, прекрасной музыке и даже к классической живописи. Полюбили они друг друга и расставались редко. Может, через день-два, да и то на ночь. А остальное время отдавали Лариса с Алёшей не только себе, влюблённым, но и театру, музеям, картинной галерее, концертам приезжих симфонических оркестров и пианистов. Да ещё чтению английской классики в подлиннике. Лариса читала, а Сахнин тщательно и очень похоже делал вид, что потрясён, хотя английский в универе сдавал исключительно на «трояки». Лариса это чувствовала, но ей казалось, что поняв её страсть к языку, он обязательно поймёт и сам великий английский. Они много спорили о русской поэзии, ругали Жуковского и восхищались Гавриилом Державиным, читали друг другу наизусть Александра Сумарокова и даже «Оды» Михаила Ломоносова, слушали с придыханием пластинки с музыкой Грига, Вивальди, Рахманинова, Глинки и Прокофьева. И было им чудесно. Как в доброй волшебной сказке, которая должна была не иметь конца.

Через полгода, в декабре, после полного проникновения в души друг друга и при обретении счастливого покоя от взаимного обладания телом и совпадения ритмов сердца, Алексей взял её за руки на выходе из концертного зала после выступления пианиста Ашкенази, ученика великого Льва Николаевича Оборина и, сжав её тонкие пальцы, сказал твердо, определённо, решительно.