Дуракам всегда везёт

Кто-то из собутыльников научил Кушакова, как обезвредить «торпеду». Надо было выпить всего-то стакан чистого керосина. Ну, он и выпил. Пронесло его. Тря дня из сортира в тётином дворе не выходил. И рвало Димку попутно те же три дня. После чего он без внутреннего сопротивления сбегал в магазин, купил водки и глотнул пятьдесят граммов. Пятьдесят – полёт нормальный. Выпил ещё сто. Стало, как было всегда. Хорошо стало. Ну и грохнул он этот пузырь в одиночку, занюхивая рукавом. И пошло дело. После «торпеды» он вообще вырубил тормоза и вливал в себя столько, что добирался до дома, держась за все заборы. А во двор и в свою комнату уже просто вползал на четырёх точках.

Через три года его выгнали с работы. Вова постоянно был рядом с «братом», поскольку тоже ушел из редакции. По собственному желанию. Димку, естественно никуда больше не брали. Ни в газеты, ни в журналы. Даже сторожем на склад горпотребсоюза он просился поработать в режиме сутки через двое – так не взяли. Лицо выдало. Опухло и под глазами нависли морщинистые мешки.

И однажды Рая созвонилась со знакомой, которая всей семьёй переехала жить в Ярославль. Знакомая пообещала всем найти жильё и работу. Железно пообещала. Почти поклялась. И однажды осенью они уехали с тремя чемоданами. Два везли Кушаковы и один – Шепелев. Первое время, ну, примерно с год, они присылали открытки под разные праздники, письма писали друзьям в редакцию. А потом Рая позвонила по межгороду в редакцию, где раньше работали муж с Володей и попросила, чтобы все, кто Диму знал, его помянули. Девять дней прошло с того октябрьского вечера, когда он курил на перилах балкона пятого этажа после выпитой бутылки коньяка. Упал и умер сразу. Не успел понять, что умер.

В редакции повесили его фотографию в траурной рамке и помянули за редакторским столом сухим вином и печеньем. От Шепелева месяцем позже пришло письмо, что он лежит в больнице. Ему вечером в сквере проломили череп, проткнули ножом лёгкое и забрали деньги.

Больше не присылал он ни писем, ни открыток. Погоревали бывшие сотрудники, опечалились на время. Решили, что после таких травм он вряд ли выжил. Написали Рае. Она не ответила.

А потом прошло ещё немного времени. Память о Володе Шепелеве осталась. Но печаль естественным образом за делами да заботами тихо исчезла.

Как и не было печали.

11. НЕ ГОРЮЙ, ГЕРОЙ

Рассказ

– Вернись, Петелин! Давай быстро обратно! Я тебя отпускал? Пошел он! Гляньте на этого наглеца! – на всю площадь перед совхозной конторой орал из окна директор Буров Андрей Данилыч. – Сперва стань директором, как я. Это чтоб мог без спроса от вас, придурков, убегать, когда захочешь. А я пока тебя не уговорю – не отпущу. Вертайся в кабинет, шалапут.

Передовик, герой труда социалистического и попутно шофёр грузовика Владимир Петелин остановился, сел на корточки у края площади, закурил и так сидел десять минут. Спиной сидел к начальству. Никто бы не посмел. А Петелин мог себе и это разрешить.

Докурил, вкрутил окурок в мягкую после жуткого июльского ливня землю, поднялся, роняя в пространство тихие беззлобные матерки, и со скучным лицом пошел к директору Бурову.

– Вова, мать твою перетак! – нежно сказал ему директор, когда Петелин вразвалку сел на диван. – Ну, задрючили тебя эти корреспонденты. Понимаю.

Пишут бестолковщину, но ведь какую хорошую! Через тебя наш совхоз вся страна знает. Не через меня, блин ты горелый, а конкретно твоя персона на весь Союз славит нас и дозволяет светиться названием совхоза с указанием родимой области Зарайской даже на ВДНХ, не говоря обо всяких знамёнах, орденов совхозных и целого щита с карточками и здравицами прямо возле дверей обкомовских. Лёнька Прибылов на комбайне чешет всех областных коллег против шерсти, да ты – на грузовике. К кому корреспондентам ездить? К Махонину, которого из силосной ямы втроём пьянющего в зюзю вынимали вчера? К вам, горелый блин! И ты мне тут капризы свои подвинь вбок. Денег ты за год раза в два больше меня получаешь. А я-то, блин горелый, директор как-никак, мать твою! Так я в отместку хоть раз тебя обидел? Всё тебе, Вовчик! Всё лучшее герою труда по первому твоему писку. Так шо вот так!

– Да ладно тебе, Данилыч, – Петелин смутился лицом и руку директору уложил на плечо. – Ну, сгоряча я матерился на корреспондентов. Нехай едет и следующий. Надо, так надо. Мне-то от ихних писулек ни печали, ни радости. Привык, видать. А совхозу и области – да. Жирная красная птичка-галочка. Не подумал. Извиняй уж, начальник! Пущай допрашивает и фотографирует, хрен бы с ним. Когда приедет?

– Послезавтра, – улыбчиво отошел от хорошо сыгранной суровости Буров, директор. – Ты как раз из Лёнькиного бункера зерно будешь забирать, а я его к тебе кину на УАЗике. Всё. Топай. Молодец. Начальству не перечишь. А потому далеко пойдёшь.