Спрятавшись за этим подобием запутанной колючей проволоки, Лукач продолжал размышлять над реальным значением «классической немецкой философии». В последней работе «К онтологии общественного бытия», этом странном, скорбном танце теней на кладбище немецкой метафизики, он обращает внимание на настоящую религию и приписывает открытие этого явления Гегелю. В предложении, не менее глубокомысленном, чем любое другое в этой причудливо написанной работе, он говорит: «Гегелевское признание исторической роли религии как самостоятельной духовной реальности неуклонно возрастает. Но, даже несмотря на это, результатом не становится более глубокое, внутреннее отношение к ее содержанию» [Lukács, 1978, p. 59].
Если бы Лукач интересовался пролетариатом не как воображаемым проводником своей великой ненависти, а как существующим в действительности классом реальных людей, он мог бы обнаружить религию не только на страницах Гегеля, но и в действительности. И, столкнувшись с подлинным источником пролетарской морали, смог бы распознать в себе те же эмоции, но в извращенной и разрушительной форме. Он заметил бы свою ненависть к Богу, отказ от доверия, смирения и искупления, а также чрезмерную жестокость по отношению к сотворенному миру. Кроме того, он увидел бы, как сильно его «мессианское сектантство» по-прежнему было связано с происшедшим в Сараево, в какой высокой степени уничтожающие ярлыки «идеолог», «нигилист», «реакционер», «ностальгист», которые он без разбору бросал в лицо воображаемого врага, могли быть отнесены к нему самому. И насколько он сам до конца оставался тем же, кем был вначале: привилегированным осколком исчезнувшего правящего класса.
Эта характеристика может быть в равной степени применена к Адорно, который перенял у Лукача анализ капитализма и использовал в совершенно новом контексте критики массовой культуры. Главной любовью Адорно, родившегося в 1903 г. в семье состоятельного виноторговца, была музыка, которую он изучал во Франкфурте-на-Майне (родном городе его родителей), а затем, после 1925 г., у Берга в Вене, где и встретил Лукача. Его взгляды радикализировались вследствие Первой мировой войны и поддержки немецкой агрессии со стороны именитых интеллектуалов, таких как Макс Вебер, Макс Шелер и Георг Зиммель. В Вене Адорно вращался в революционных и марксистских кругах и, пока писал работы в защиту атональности и музыкального авангарда, постепенно переключился на философию.
Он вернулся во Франкфурт-на-Майне в 1931 г., чтобы занять должность преподавателя в университете, прочитав иннаугурационную лекцию в независимом Институте социальных исследований. Этот институт, на базе которого существовала Франкфуртская школа, был основан в 1923 г. и издавал авторитетный журнал
Хоркхаймер внес в программу Франкфуртской школы некоторые образцы консервативных и пессимистических течений мысли, нашедших приют в трудах Зиммеля и Шелера. Но фундаментально позиция школы снова определялась «классической немецкой философией», применяемой в марксистском ключе. Идея, проходящая красной нитью через сочинения ее представителей, формулируется в самом названии книги Хоркхаймера, написанной им в годы эмиграции в Колумбийском университете: «К критике инструментального разума» [Horkheimer, 1967; Хоркхаймер, 2011]. Согласно Хоркхаймеру, капиталистический мир демонстрирует триумф разума, а точнее, специфического, «буржуазного» типа разума, посредством которого все вещи переделываются по образу и подобию растущего среднего класса.