– Соседей они знают! А мать родную… – в этот момент Бо почувствовала слабость. Ту же тяжесть в ногах и гул в голове она ощущала каждый раз, когда, наконец, укладывалась спать после бессонной ночи. Взбудораженная мимолетными тревогами или подавленная мыслями о старости, когда от безделья и ненужности устаешь сильнее, чем за всю трудовую жизнь. Она блуждала по квартире, пока вокруг светильников не начинали плавать темные пятна.
– Ну Колька-то пакеты видел! Он выскочил встречать и сразу про бабку забыл, когда конфеты увидел! Коля! – старуха с трудом прошмыгала к порогу гостиной. Мальчик сидел под елкой, так что нижние ветки щекотали его макушку, и ворочал по полу радиоуправляемый танк.
– Бо с пакетами шла! – крикнул он, не поднимая головы. Желтая лампочка от гирлянды освещала его взлохмаченные вихры, будто над мальчишкой мигал огненный нимб. Старуха развела руками, беспомощно, устало, чтобы сын, который стоял сзади, мог оценить, как сильно он перегнул палку своим обвинением. Вернувшись на кухню, она сняла с вешалки шубу и, охая наклонилась, чтобы натянуть сапоги.
– Сама пойду посмотрю, может, следов каких не заметили!
У порога её никто не окликнул: Кристина поспешно заняла освобожденную крепость, а Степан вздохнул – то ли сочувственно, то ли утомленно.
Обвитые мигающими желтыми лампочками перила, казалось, полыхали огнем. Бо замерла на последней ступеньке, щурясь от ярких всполохов и осматривая сад.
«А что, если я и вправду не взяла пакеты?» – подумала старуха и спрятала лицо в воротник, спасаясь от мокрого снега, который теперь жег, как искры этого несуществующего, но пугающего её огня. Осторожно сойдя в рыхлый подтаявший сугроб, она двинулась вдоль дома, глядя под ноги, чтобы не упустить следов. Свет фонаря у калитки не доставал до угла, поэтому повернув, Божена оказалась в темноте. Окна спальни, выходившие на эту сторону, не горели – вся семья приютилась между нарядной гостиной и ароматной кухней. Старуха медленно обходила двор, внимательно глядя под ноги – такая сосредоточенность помогала не разрастись обиде, с которой, казалось, она уже пришла.
Божена сердилась на сына, на его уютный дом, будто окруженный невидимым высоким забором. Она ненавидела цыплячий цвет короткого фартука невестки и торчащий уголок черного платья под ним. Ненавидела блеск праздничных огней в соседних домах и липкий снег под тяжелыми ногами.
Шаг за шагом, год за годом – и каждый тяжелее предыдущего.
Божена сердилась и ненавидела. Она делала это всю жизнь, чередуя с притворством и неподъемной виной за ненависть и притворство.
И осознав все это именно сейчас, у неприветливых стен сыновьего дома, старуха выдохнула. Будто сбросила поношенную шкуру заботливой мамы и бабушки, которая давно не грела.
Никаких следов не было и пакетов тоже. Она, действительно, их забыла. Внезапная усталость, как после полуночных прогулок по пустой квартире подкосила замерзающие в глубоком рыхлом сугробе ноги. Соседские огоньки расплылись, вокруг них запрыгали знакомые темные пятна. Божена уперлась рукой о стену и медленно двинулась вперед, стараясь смотреть прямо перед собой. До поворота оставалось не больше пяти шагов, когда за углом мелькнула женская нога в узком сапожке. Мелькнула поспешно, будто вскинутая в беге.
– Кристина! – позвала старуха и, насколько могла, ускорила шаг.
Невестка не откликнулась, а в ближайшем окне зажегся свет. Сквозь дымчатую тюль и муть в глазах старуха рассмотрела, как в комнате взметнулся сброшенный фартук, и стройный черный силуэт опустился напротив комода. Божена посмотрела на освещенный прямоугольник под ногами – частые узкие следы пересекали его по диагонали и скрывались за углом дома. Было неясно, откуда они начинались – на снегу позади Божены остались только две неровные траншеи от ее собственных шаркающих шагов.
Внезапно что-то изменилось. Старуха моргнула и зажмурилась, пытаясь прогнать пелену, а когда открыла глаза поняла, что просто вновь осталась в темноте. Невестка вышла из комнаты и забрала с собой свет.