Дурман-трава

В дороге верхом он почти не садился — жалел вожака, да и не надо было слишком торопиться — по всем расчетам он прибудет в отряд Коникова на день раньше срока. Он представил, как обрадуются ему мужики, и запел от удовольствия, но скоро замолчал… Хотя складывалось все так удачно: он оставил людям баранины, заметил прогнившие бревна и предупредил людей, везет геологу Лодышкину долгожданное письмо от его легкомысленной женки, — все же мысль о Пафнуте Долецком перебивала все эти «большие удачи» дня, рассеивала их вовсе.

Кызыр стремил воды широкой долиной, выписывал в ее темно-зеленом разливе причудливые кренделя. Из-за быстрого течения деревья будто не отражались в воде, а лишь бросали на нее тени. Но сверху не было заметно течения. Серафим вел оленей по высокому правому берегу, когда, забыв о Пафнуте, бурчал тихонько песенку о солнышке-мамушке, о кедрах-папушках, о тайге — доброй тещеньке. Буска бежал впереди, лишь изредка сбрехивал где-то вдали, возвращался к обозу, чтобы убедиться, жив ли здоров хозяин и не встал ли на передых.

Часа, может, через два хода от избушки Буска примчался вдруг к связке с вздыбленным загривком, морщил нос и обнажал подтертые, но все еще белые свои клыки. За ближайшим поворотом внизу на валуне посреди реки лежал медведь, спустив передние лапы в воду. «Охотится за рыбой», — подумал Серафим и шикнул на захотевшего сбрехнуть Буска.

— Пусть он себе охотится, Буска. Хороший зверь всегда занят делом. Молчи, Буска.

Обоз проходил над рекой, мимо медвежьей охоты, как вдруг, скрытые за кустом, два изюбра с детенышем вскочили и встали. Один из них, очень красивый зверь, стоял против громадной березы и тревожно кричал. Медведь, услыхав крик, почуял и связку. После выстрела он бешено помчался на тот берег реки, зажав в зубах хариуса, не сплюнув его от страха, смешно закидывал он вперед задние лапы. Изюбры с детенышем помчались вверх по склону.

Старик, смеясь, проводил взглядом улепетывавших в разные стороны зверей и тихо сказал себе:

— Спасибо тебе, Кайраган, ты отвел от нас страх. Мои олешки идут дальше спокойно. — Он оторвал от голубого носового платка ленту и, подойдя к той самой березе, где только что стояли звери, привязал ленту, свой тотемный знак, к нижней толстой ветке. — Спасибо тебе… — поклонился он неведомому Кайрагану. — Теперь и чайку надо бы закипятить.

Подумал еще старик, неплохо бы прийти на это место зимой за медведем…

* * *

Он допивал вторую кружку душистого подсоленного чая, когда Буска, блукавший где-то впереди, залаял по-особому. Лай был такой, каким Буска приветствовал знакомых. Серафим обрадовался и почему-то сразу подумал о Пафнутии: кому ж еще с той стороны, от Пятого ключа, и быть, как не ему?..

Прибежал возбужденный, счастливо вилявший хвостом Буска. За ним показался на тропе громадный черный кобель. Серафим от удивления встал, поставив кружку на землю.

— Тас Кара[3] Толжанаи[4]… Это ты, Тас Кара? — не веря глазам, повторил старик. — Как ты здесь оказался, Толжанаи?..

Мы знали эту громадную черную собаку из Верхней Гутары. Она встречала и провожала всех приезжих. Но никому она не давалась в руки и, казалось, не любила ласк. Пес это был феноменальный не только по размерам, но и, как всем казалось, по уму. Кто-то даже сказал, что по уму он второй после начальника экспедиции Садыкина. Неизвестно, в чью пользу этот комплимент, однако в чем-то пес безусловно превосходил по соображению геологического начальника.

Часто вечерами на площадке перед взлетной полосой он подсаживался к костру туристов или геологов и молча клал кому-то из них лапу на плечо, долго вслушиваясь в разговоры и песни людей. За этот эффект, который получался, когда девушка или парень (которым положил лапу на плечо почти невидимый в темноте Тас Кара) оборачивались, чтобы узнать, кто их сзади обнимает, — пес получил большую известность не только в Верхней Гутаре. Его подкармливали и вообще во всех беседах считали «за человека», «за своего парня».

Силы Тас Кара был необычайной. За семь лет, с тех пор как он появился в Верхней Гутаре, дважды зимой он приволакивал на спине к конторе «Заготпушнина» туши задавленных им крупных волков, за что получил среди тофаларского населения имя «Толжанаи», а бригадир охотников-промысловиков поставил его на общественное питание в маленькой поселковой столовой. Многие из охотников пытались приручить, привадить к своему дому Тас Кару — такой пес сулил большую удачу в тайге. Но черная большая собака никому не отдала предпочтение и жила на правах вольного, свободного охотника.

Пес подошел ближе, внимательно посмотрел Серафиму в глаза, будто убеждаясь, что этому человеку можно довериться.

— Ты один, Тас Кара? Да ты весь в крови, уж не медведь ли с тобой связался, Тас Кара?..

Пес тихо взбрехнул в ответ и, увильнув от протянутой к нему стариковой руки, развернулся и отбежал к повороту тропы. Повозившись там некоторое время, пес вернулся, неся в зубах охотничий нож.