Дурман-трава

Рядом с баней, ближе к воде, показалось, зашевелился вдруг большой черный камень… Собака была очень крупных размеров, под стать хорошему северному волку, если не крупнее. Терентий наблюдал, как пес встал на ноги, широко зевнул и, выставив вперед лапы, томно потянулся, изогнув дугой большое свое тело. Встряхнувшись, он медленно повернул квадратную морду, внимательно глядя на пришлых людей, потом неторопливо побрел в их сторону. Родька, приподнявшись на локтях, с ужасом наблюдал за приближающимся псом.

— Не люблю собак! — тихо изрек он и, втянув голову в плечи, громко икнул.

— Охотничья. Не бойся, Родь, — улыбнулся Терентий, глядя на испуганную физиономию приятеля. — В нашем положении зверь не страшен. Человек хуже — объясняться придется. Собаки охотничьи — сторожа плохие, потому и добрый у них нрав, злости, кроме охотничьего азарта, нет в их характере.

Пес подошел ближе, показав крепкие белые зубы, сморщил нос и тихо зарычал. Мол, хорошему человеку бояться нечего, а так, знайте, в обиду себя не дам. Родька сжался в комок, прошептал:

— У-у-у, страшила небесный…

— Иди, иди, — спокойно сказал Терентий, — не бойся.

К удивлению Родьки, пес, подойдя и обнюхав их, не дал себя потрепать по холке, отпрянув от протянутой Терешиной руки.

— Веди в хату, — обратился Терентий к собаке, и пес, будто поняв, что от него требуют, не спеша потрусил в сторону зимовья, останавливаясь, чтобы дождаться медленно тянувшихся за ним люден.

На снегу вокруг избы были следы кирзачей Сухаря. Остановившись возле дома, Терентий стащил с плечей лямку, вздохнул облегченно.

— Все. Дошли, Родя…

Родька ожил, встрепенулся, нетерпеливо разматывая веревки, крепившие к лыжам его и рубаху, набитую кедровым орехом. Попробовал встать на ноги, но тут же со стоном тяжело осел на колени. Глаза его стали мокрыми — расчувствовался парень. Впервые за два года он оказался у настоящего человеческого жилья. То первое, черное, зимовье он не брал в расчет. Давно пропали там запахи жилья, да и память о Колькиных угрозах не красила ту избушку на курьих ножках. Тут же, на берегу, стояла настоящая банька, где можно было до боли в уставшем теле париться вволю, и никто не будет торопить, никто не толкнет тебя голой задницей, не сопрет мыло или мочалку, пока рожа у тебя намылена.

Тут была река, где наверняка можно будет посидеть на зорьке с удочкой, подумать о жизни, вытаскивая серебряных хариусов или тяжелых, брюхастых тайменей. Прислушиваясь к шуму водопада, Родька представил себе, как по крутым водяным струям, выбиваясь из сил, выжимается вверх горная рыба, как по весне мотаются по залитому паводком, набродившему лесу серые линючие зайцы… А над избой медленно и вольно струится сизый дымок — как тут не растрогаться. Сколько дней и ночей напролет мечтал Родька о таком блаженстве. Думая так, Родька благодарно посмотрел на Терентия. «Крепче мне за него надо держаться, хоть он и сейф взял, а все ж крепкий он душой и телом мужик». Ведь не поверил Родька Терешкиному рассказу, тоже решил, что украл Тереха денежки и заныкал в тайничке до времени. Не поверил, даже когда Терентий сказал ему, что из кожи вылезет, но отыщет теперь настоящего грабителя, для реабилитации своей.

— Что ты? — удивился Терентий, заметив, как пристально вглядывается в его глаза Родька, будто заново видит.

— Хорошо, Тереха. Как хорошо-то! — вконец растрогался Родька. — Ты спаситель мне, и по гроб не забуду я этого…

Подошел пес. К его удивлению и страху, облизал Родьке соленые глаза и отошел.

— Да отстань, скотина, без тебя скучно, — улыбаясь, отмахнулся вслед ему Родька.

В сенях повеяло на Терентия березовым веником и теплым избяным запахом. Он задержал дыхание. Вдохнул полной грудью, и у него голова пошла кругом и сердце застучало неровно. Как непривычно показалось ему теперь все это. И сейчас, уже почти через две недели, он ожидал услышать другой, ставший привычным за два с половиной года запах потных портянок и натруженных тел, табачного чада и затхлой сырости, накапливающейся в бараках от человеческого дыхания в долгую зимнюю пору… Неужели с этим покончено! Терентий осторожно коснулся внутренней двери. Она отворилась, тихо ерзнув низом по половице.