Дурман-трава

Терентий распластался в просторном рубленом корыте, утонув в мутноватом зелье, приготовленном Колькой. Он захмелел от тепла и пряных запахов раскаленного воздуха. Ошпаренный кипятком, Родькин веник разбух и засочил хвойной прелью и нежной березовой сладостью. Заботы исчезли, вспомнилась Майя, показалось даже, что она рядом…

— Счастье-то какое, Тереха, — закричал Родька в изнеможении, — и нога почти что прошла, не чую боли больше.

— Конечно, счастье, Родя. Да уж коль нам прятаться по углам придется, даже в твоей парилке Белозерской быть настороже, что это за счастье?..

— Ну вот. Весь кайф сбил, — расстроившись, Родька опустил веник на колени, схватил кадку с холодной водой и окатился. — Да, — согласился он, — это счастье хреновое…

— А что ж делать-то нам, Родя?

— Слушай, — осенило Родьку, — а ведь ты говорил насчет денежного дела… Ну помнишь? Так ведь надо с Сухарем переговорить?

8

Разнеженные, пили после баньки брусничный морс.

Много еще вкусных вещей припасли охотники, геологи в кладовке под рыжей скалой, в ледничке: соления, маринованные, сухие грибы, варенья из черной и красной смородины, брусники и жимолости, канистру подсолнечного масла, бочку соленого хариуса, сушеный картофель в целлофановом мешке, капусту сухую и квашеную, и даже балыки вяленого тайменя и копченой изюбрятины.

Сев к столу, Родька торопливо хлебал щи. «Плохо мы жили эти годы», — думал Терентий и как бы заглядывал в прошлую жизнь будто сторонний наблюдатель. Ему, нынешнему Терентию, показалось все это настолько глупым и жалким делом, что он чуть не завыл от тоски. И это всего несколько дней свободы. «Видно, Родька еще не вырвался из колонии, из прежней своей житухи-бытухи. Не чувствует Родька и вкуса душистых щей, гложет их залпом, как в столовке колонии. Вон как кишку набивает».

— Ты куда гонишь, Родька? От столовки не сбежать? — спрашивает он. — А… Родь?

Тот замирает. Ложка останавливается на полпути ко рту.

— Вот так раз! — хохочет Родька. — И в самом деле, там я еще…

— Щи-то вкусные?

— И в самом деле, вкуса не почуял. Отменные, Тереха, — смущенно говорит Родька и доедает остатки медленно, смакуя каждую ложку.

Дверь заскрипела. Поцарапав когтями дверь в горницу, просунул морду пес. Посмотрев на людей, сидевших за столом, он вошел внутрь, понюхал пол возле печки и, покрутившись, лег около дров, не сводя с них глаз.

Терентий слил в чугунок остатки щей, накрошил туда сухарей, поставил еду перед носом пса. Через несколько минут тот вытащил перепачканную морду из посудины, облизнулся, почесал лапой мокрый нос, улыбнулся. Увидев, что на него смотрят, тихо заскулил и благодарно покачал головой.

Терентий с Родькой удивленно молчали. Тогда пес, закусив в пасти чугунок, поднес его к столу и поставил на скамью рядом с ними.

— Молодец! — сказал Терентий и сунул ему в пасть кусок копченого балыка. Пес тихо заворчал и побрел к выходу.

«И пес на свободе выглядит по-человечески», — подумал Терентий, глядя вслед собаке.

— Умная скотина! — заметил Родька. — Позавидуешь ему! Ни тебе зависти людской, ни обмана. Чистая, вольная жизнь. Во дожили мы с тобой, Тереха, собачьей жизни завидуем.

— Да. Ему хорониться не от кого, ничего, Родь, все встанет на свои места, мне верится, ей-богу…

9

Кольки не было до вечера. Вернулся он хмурый.

— Вкусно ты готовишь, Сухарь, — закинул удочку Родька, не выдержав молчания, воцарившегося с приходом Сухаря.

— Без тебя известно, — отвечал тот сухо.

— Серьезно. Порадовал после дохлого нашего рациона. Что спасибо, то спасибо. С обеда от стола отойти нет сил, — говорил Терентий, поглядывая на Кольку.

— Кушайте на здоровье, не подавитесь… — Сухарь подошел к нарам и с остервенением стал взбивать и теребить единственную в доме подушку.

— Спать будем? — спросил, подмигивая Терентию, Родька.

— Кто спать, а кто гулять, — Сухарь, покончив с подушкой, схватил с нар кошму и, сложив ее вчетверо, направился было к выходу.

— Что ты как сыч, Сухарь. — Родька усмехнулся, поглядывая искоса в его сторону. — Ночью работаешь, днем спишь.

— Характер у меня такой, — огрызнулся тот, почесывая подрастающий ежик волос на голове. — Да и что вы зенки на меня вывалили? Красивый я… а? — Он провел крупным узловатым кулаком по плоской своей роже. — Образина… — добавил он раздраженно, схватил со стола кусок балыка и, сунув его за пазуху, пошел к дверям.

— Да постой ты, злобная душа. Поговорить надо. — Терентий задержал его за рукав. Сухарь отдернул руку.

— Все обговорено. Трогать вас не стану… Только и вы мне душу не выворачивайте…

— Худого тебе не желаем. Сам исповедуешься, потом сам и дуешься. Да ты постой, послушай, что тебе скажем.

— Ну что? — Сухарь остановился в дверях, недоверчиво поглядывая.

— Денег много у тебя на свободе? — спросил Терентий и тут же догадался — не то бы надо говорить.

— Все мои, — отвечал Сухарь.

— Это естественно… На них и не рассчитываю. Скажи тогда, твердо ли решился на свое дело или другого выхода не нашел?

— Да что ты ко мне прилип! Ну как стукач. Давно мне вопросов не задавали…