Дурной глаз

– Если решила, я возражать не стану, – соглашаюсь я. Мне грустно от того, что сестра уедет на два дня раньше, но в то же время я считаю: ей лучше оказаться подальше от этого места. Особенно сейчас, когда история Лейбовича, рассказанная ночью, кажется такой правдоподобной. Да и одержимость Ольки поисками кошачьих трофеев мне не по душе.

– Не дуйся, – улыбается она примирительно. – Три месяца пройдут быстро, ты и не заметишь, как. Потом я приеду снова.

Обычно сестрёнка если и улыбается, то улыбкой бизнес-леди, а сейчас её улыбка настоящая. Мне это настолько нравится, что на мгновение я забываю о странных и жутковатых событиях, случившихся в последнее время.

Вместо этого я вспоминаю, какими мы были в детстве.

Без сомнения, она тоже это вспоминает, и нам обоим становится теплее.

Эти уютные мысли отгоняют от стен дома тени ночных кошмаров.

От стен – и из моего сердца.

***

Ранним утром Олька ещё спит, а я жарю на завтрак гренки, насвистывая мотив собственного сочинения. К гренкам полагается домашний сироп из клубники и чай на травах. Хитрец рядом со мной, лениво трогает лапкой солнечный зайчик на полу. Всё настолько безмятежно, что я не вспоминаю о вчерашних страхах. И когда замечаю в окно Чубарову, направляющуюся по тропинке к моему дому, я поначалу не испытываю тревоги. Пожилой женщине понадобилось подойти ближе, чтобы я ощутил беспокойство. Вероятно, это потому, что я впервые вижу её без Лучано.

Людмила Васильевна, заметив меня, машет рукой, но и жест её мне не нравится. В нём нет той утренней безмятежности, что испытываю я; в нём вообще нет спокойствия. Она не приветствует – она зовёт меня, как человек, с которым случилось плохое.

Я выключаю плиту и иду во двор через запасной выход, который как раз на кухне.

– Лучано? – догадываюсь я, и учительница на пенсии энергично кивает. Её сосредоточенные, полные решимости глаза подозрительно блестят – она или плакала, или обязательно заплачет, когда останется одна. – Что с ним?

– Лучик сбежал. Всю ночь он вёл себя невыносимо, метался по комнатам и скулил. Это из-за вчерашней непогоды, знаете. Он плохо её переносит. И я… – она отводит взгляд, – я заперла его в сараюшке. Мне ничего не оставалось. Мне так стыдно. Но… он разбил хозяйскую вазу, напольную. Надо было мне пойти, побыть с ним, а я, я глупая эгоистичная старая кошёлка. – Она закусывает губу и мотает головой. – Он никогда не убегал, даже когда был совсем маленький. Вы его видели?

Я отвечаю отрицательно.

– Он выл, выл, кидался на дверь и, в конце концов, выломал навесной замок. Каково? Такой телок! Я же хватилась не сразу. Спускаюсь, ворота нараспашку, замок выдран с мясом, лежит, а Лучика след простыл. Он где-то лаял вдалеке, но скоро перестал. Я полночи его искала! – Людмила Васильевна поднимает согнутые в локтях руки, чтобы продемонстрировать, как сильно они изодраны сучьями – словно она таким образом наказывала себя.

– Одни, в лесу? Вам надо было позвать меня.

Она отмахивается.

– У меня был с собой фонарь, а медведи тут, насколько мне известно, не водятся.

Я думаю, что с некоторых пор в наших краях, вероятно, водится нечто похуже медведей.

– Лучано обязательно вернётся, он очень умный пёс. А вам следует пойти поспать хотя бы пару часиков. Потом мы вместе его поищем, я обещаю.

– Как я могу! – фыркает она. – Пару часиков! А если он выбежал за территорию и попал под машину? Он легко перепрыгивает через забор, знаете ли.

– Мы можем позже проехать по трассе и поискать, но я уверен, что с ним всё в порядке.

– Лейбович в городе, – беспомощно озирается она. – Истоминых неделю уж нет, а с той татарской семьёй я мало знакома, чтобы их просить. Вы поможете мне?

Мог ли я ей отказать?

Следующий час мы колесим на моей «Джетте» по просёлочным дорогам и даже выезжаем на трассу, но безрезультатно. Для Чубаровой эта новость одновременно и плохая, и хорошая.

– Может, он уже дома? – с надеждой спрашивает она, но когда мы возвращаемся, Лучано по-прежнему нет. Я напоминаю Людмиле Васильевной о необходимости вздремнуть, и на этот раз та сразу соглашается. Она выглядит совершенно измотанной. Я не решаюсь предложить ей гренок с чаем: полагаю, Чубаровой сейчас не до них.

– Лучано сбежал, – объясняю я сестре, встречающей меня на пороге, после того как я проводил свою приятельницу. – Не объявлялся, пока нас не было?

Олька качает головой. Она жуёт гренку, и не похоже, чтобы её волновала судьба пса.

– Найдётся, – говорит она с набитым ртом и возвращается в дом.

– Помочь тебе со сборами? – кричу я ей в спину. Она, не оборачиваясь, трясёт на ходу поднятой рукой: не надо, мол. Такова моя сестра – привыкла со всем справляться сама. Я смотрю ей вслед, и хотя она пока не уехала, она больше не принадлежит этому месту – оторвалась, как лист от ветки, который летит, летит себе, подгоняемый ветром, пока не скроется из виду. Я уже чувствую себя одиноко.

Откуда ни возьмись, появляется Хитрец, трусит вдоль дорожки по хвое легко и бесшумно, будто призрак, и сворачивает ко мне. Прижимается к моей ноге щекой и смотрит вопросительно снизу вверх.