Дурной глаз

– Вино и икру оставляю тебе. Выпей её со своей старой подружакой! Подавись! Приятно повеселится! – она едва не плачет и отталкивает меня, когда я пытаюсь её обнять.

Тапок я выкидываю, кровь с пола вытираю – после того, как Олька сфотографировала лужицу. Линолеум на месте кровавого пятна слегка выцвел. Вот так.

Я ложусь спать, а Олька что-то остервенело строчит в «фейсбук». Никуда она завтра не уедет, мне ли не знать…

…А утром по небу летели, кувыркаясь друг за другом, облака – стремительно, как при перемотке видео.

Близилось ненастье.

***

С восходом Олька возобновляет поиски. Она буквально прочёсывает траву под окном, из которого я выбросил нечто, о котором не хочу вспоминать. Вскоре Олька расширяет зону поиска, и я тревожусь всякий раз, когда она скрывается в лесу. Время от времени сестра, отбросив щётку и мешок для мусора, врывается в дом, начинает собирать чемоданы, демонстративно и с шумом. Смех и грех.

Ближе к полудню на неё нисходит озарение.

Она замирает на крыльце возле кресла-качалки, в котором сижу я и притворяюсь, что читаю газету. На лице Ольки выражение торжества, словно она услышала государственный гимн:

– Кот! Конечно! Котяра!

Это её первые слова за всё утро.

– Хочешь его выкупать? – интересуюсь я флегматично. Олька смотрит на меня с сумасшедшинкой в глазах. Должно быть, такой взгляд был у Виктора Франкенштейна, когда его творение ожило.

– Он же где-то поймал эту штуковину! – поясняет она. Уточняет: – Эту хрень. Мистера Кишки.

– Я не видел Хитреца с ночи, – беспокоюсь я и думаю о Мистере Кишки: вдруг он не убрался восвояси, а ползает поблизости, выжидая момента, подходящего… для чего?

Олька прерывает мои мысли новым замечанием:

– Вот бы проследить за ним, где он охотится!

Я её не слушаю. Я откладываю газету и иду в прихожую, где выставлена миска Хитреца. Кошачья еда, которую я насыпал коту перед завтраком, нетронута. Конечно, Хитрец порой устраивает голодовку, но…

Что – но? Я не знаю. Не нравится мне это, и всё. «Но» слишком смахивает на нехорошее предвестие.

А Олька продолжает поиски. Теперь она вооружилась лопатой. Впрочем, мне больше не до смеха. Я отправляюсь в зал, где на стене висит дисковый телефон, старый, но надёжный – он вызывает у меня доверие большее, чем современные гаджеты, так похожие на хрупкие ёлочные украшения. Нахожу в записной книжке номер зайнетдиновского коттеджа и кручу диск. Чубарова долго не отвечает. Я уже собираюсь повесить трубку, когда в ней, наконец, раздаётся голос соседки:

– Александр? Это вы? – Людмила Васильевна как-то сразу узнаёт звонящего.

Я спрашиваю, не видела ли она моего кота.

– Ну, дорогой, вы же знаете, Хитрец очень храбрый малый, но он близко не подходит к дому из-за Лучано.

Я извиняюсь за беспокойство, обещаю заглянуть вечером на огонёк и прощаюсь. Раздумываю, не позвонить ли Лейбовичу, как вдруг Ольга зовёт меня со двора. Выйдя из дома, я почти сразу вижу Хитреца.

Кот стоит возле кустов по другую сторону тропинки. Завидев меня, он делает несколько неуверенных шагов навстречу и останавливается, пошатываясь. Он тяжело дышит. И что-то не так с его обликом, добавился какой-то новый штрих, который я пока не могу опознать.

– Хитрец! – зову я. Тут Олька вскрикивает, прижав ладонь к своему подбородку.

Я кидаюсь к коту. Тот отступает на шаг, его лапы заплетаются, как речь алкоголика. Я вижу пару длинных вроде бы игл, торчащих из его левого бока. Одна игла длиной с полруки, вторая покороче. Они суставчатые. Я осторожно подбираю Хитреца с земли. Он смотрит прямо на меня, его зрачки сильно расширены.

Иглы засели неглубоко, аккурат между кошачьих рёбер. С игл капает кровь Хитреца. Придерживая питомца, одной рукой я стараюсь вытащить их из его бока. К счастью, кот не доставляет мне проблем и почти не сопротивляется. Он вял и рассеян, будто вылакал пузырёк валерьянки. Я осторожно тяну самую длинную иглу, и поначалу она не идёт, точно на её конце, погружённом в кошачью плоть, крючок или зазубрина. Если так, то всё очень плохо. Кот выпускает когти, и они вонзаются мне в живот – инстинктивная реакция, за которую я не могу винить зверька. К счастью, игла поддаётся; я вытаскиваю её и отшвыриваю прочь. Так же поступаю со второй. На ощупь иглы тёплые и эластичные. Рыжая, поредевшая на боку шёрстка Хитреца окрашивается кровью, сочащейся из пары точечных ранок с припухшими розовыми краями. Хитрец начинает вырываться, подвывая, но я держу крепко. Усаживаюсь на землю. Пытаюсь его гладить, отчего он заводится ещё больше. Если бы он не ослаб, то уже освободился бы и удрал.

– Хитрец, – приговариваю я примирительно. – Хитрец, Хитрец, так надо.

– О, господи! – Олька тут как тут. – Он весь в крови. Надо продезинфицировать рану. У тебя антисептик есть какой-нибудь?

– Принеси из холодильника бутылку водки. Початую. И в аптечке бинты.

Она таращится на меня, как на дикаря. «Хочу в Лондон из этой глуши!», – говорит её взгляд.

– Да, сестрёнка, да, – хриплю я. Мои джинсы вымазаны в кошачьей крови. – Только водкой мы, дремучие провинциалы, и спасаемся. Дуй же, ну!