Дурной глаз

– Как Ольга? – меняет она тему. Я киваю в сторону дома, откуда слышится голос сестры, спорящей с деловыми партнёрами на языке королевы Елизаветы Второй: «У тебя же есть электронный адрес… Нет, двадцать… Скажи это Бёрджесу… Господи, ты вообще читал это?.. Сбрось мне в pdf, что?.. Сегодня? Вчера!».

– Вся в работе. Уезжает в субботу в Ёбург, оттуда в воскресенье до Лондона. Привезла сегодня из города вина, икры, чтобы отметить отъезд, хотя я охотней отмечаю её приезды, – вздыхаю я. Сентиментальные слова здесь произносятся естественно. В этих краях слишком прозрачный воздух, и я вижу, как в нём разливается лёгкая печаль. Синяя такая волна.

– Привет ей от меня, – говорит Чубарова. – Продолжу прогулку, а то я совсем вас заболтала.

– Вовсе нет.

– Вы милые молодые люди. Она деловая, и ей лучше быть замужем не за своей работой, а за хорошим человеком, но всё равно вы очень милые. Перед отъездом заходите к Зайнетдиновым. Выпьем вина, сыграем в преферанс. Я сделаю рулетики из рыбы. Не из местной, не волнуйтесь.

– Спасибо, я передам ей. Мы обязательно зайдём, – улыбаюсь я, понимая, что, скорее всего, придётся идти одному. Чубарова курит трубку, а Олька не переносит табачный дым, да и пса побаивается.

Пожилая женщина зовёт Лучано. Овчарка поднимается с земли с грациозностью всплывающей подлодки и трусит за хозяйкой, светясь от счастья.

– Людмила Васильевна! – окликаю я. Чубарова останавливается, оборачивается. – Лейбовичу про альпинистов не рассказывайте.

– Ещё чего! – отвечает она бойко. – Я, по-вашему, ку-ку? – Она крутит пальцем у виска. – Ну его!

И удаляется, плоская и прямая, как ученическая линейка.

Я завершаю уборку, прячу метлу под лестницу и возвращаюсь в дом. Хитрец возвращается на нагретую за день крышу «Форда». Дожидается прихода ночи, когда можно будет отправиться на новую охоту.

И, если случится, добыть улов.

***

– Са-аш!

Всё почти как в прошлый раз. Я даже испытываю дежа-вю; оно захватывает врасплох, внезапное, как рёв двигателей, отставший от сверхзвукового самолёта, что пронёсся над головой.

– Это лягушка?! – судя по голосу, сестра близка к истерике. – Ну надоело же! Ай… Ой! Сашка!

Я выскакиваю из ванной, где брился, и с пеной на висках вбегаю в комнату для гостей. Светится дисплей ноутбука. За столом прячется Олька, вытянув перед собой окаменевшую руку, указывая пальцем, напоминающим карандаш, на стол. Под столом идёт битва. Хитрец остервенело треплет добычу, поднимается на задние лапы, боксирует передними, приплясывает, колотит хвостом, воет сквозь сжатые зубы. Я никогда не видел его в такой ярости. Я кричу и топаю ногой. Кот выплёвывает жертву, отпрыгивает в сторону и с ненавистью таращится на останки лягушки – шерсть дыбом, уши прижаты. Затем он воет, и Олька взвизгивает.

Не знаю, думает ли она снова про Стивена Кинга. Мне же на ум приходит Говард Лавкрафт. Потому что то, с чем сражался Хитрец, и не лягушка вовсе.

Если описать его добычу в двух словах, то вот они: комок щупалец. Попробуйте представить, и вы наверняка представите неверно, потому что «комок щупалец» – поверхностное и далеко не точное определение. Всё равно, что назвать это создание осьминогом, хотя оно им и не является. Возможно, легче относится к нему как к осьминогу – но я не могу. Всё время, что я смотрю, не отрываясь, на «комок щупалец», мне кажется, будто в голове криком кричат и воем воют. Это мозг так реагирует на облик твари. Он будто давится ею.

Итак, тварь имеет щупальца, но отнюдь не осьминожьи, они больше напоминают бледно-розовые кольчатые трубочки. На некоторых из них заметны редкие волосики, длинные и ломаные, как те, что растут из крупных человеческих родинок. В самом центре скопления отростков что-то ритмично подрагивает, словно тварь пытается дышать или это бьётся её крохотное сердце, несомненно, злобное. Других признаков жизни я не наблюдаю, да и насчёт пульсации не уверен – вдруг мерещится?

Если я в чём и уверен, то в следующем: я не должен отрубиться.

А так тянет!

Меня выручает Олька.

– Это не лягушка! – констатирует она отчаянно. Я начинаю хихикать – неприятный, тонкий звук. Я чувствую запах существа, слабый, но всё равно гадкий, так, должно быть, воняют немытые простыни в борделе. Поняв, что существо-таки нашло способ дотянуться до меня, коснувшись пахучими веществами моих обонятельных рецепторов и проникнув в лёгкие, я содрогаюсь от омерзения.

Олька произносит:

– Оно не отсюда.

Не отсюда? Что бы это значило? Не с Земли? Не из нашего мира? Не из нашего времени? Или всё же из нашего, но неведомое доселе?

Ни один из перечисленных вариантов?

От умозаключения сестры мне легче не делается, и я всей душой желаю, чтобы «оно» убралось обратно в это «не отсюда» – на Проксиму Центавра или в Измерение Х.

– Эта дрянь – просто богохульство, – говорит слабым голосом Олька, и, похоже, мой атеизм взял выходной, потому что я полностью соглашаюсь с сестрой.

Хитрец сидит у шкафа и лупит себя хвостом по бокам, не сводя зелёных глазищ с крохотного чудища.

– Где ты нашёл эту паршивость? – спрашиваю я его.