Дурочка (Ожидание гусеницы)

Раков опешил, всмотрелся в женщину с недоверием и вышел. Лукреция слышала, как он осматривает сломанный замок – лязгнул язычок. Как ходит в кабинете, задвигает ящик письменного стола… Вернулся лейтенант сильно задумчивым и сразу… полез в ее сумку!

– Что-нибудь болит? – спросил он при этом. – Вы завалились со страшным грохотом, ничего не сломали?

Лукреция, закипая, собралась обложить его как следует, но заметила, что зять достал ее папиросы. Он раскурил одну, протянул к лицу женщины. Лукреция, подумав, захватила папиросу зубами и затянулась. Раков подвинул стул, сел рядом.

– Глупо, – сказал он. – Глупо вы себя ведете и беспомощно. Неужели я тоже к шестидесяти годам так отупею?..

– Мне пятьдесят, – процедила сквозь зубы Смирновская.

– Да?.. – утрированно удивился Раков, стараясь не улыбаться – больно. – И что у вас получается? Что я, имея на своей связке ключ от запретной комнаты, ломаю в двери замок?

Лукреция подалась вперед, Антон забрал у нее изо рта папиросу.

– Инсценировка постороннего присутствия, – сказала она.

– Понятно, – кивнул Раков. – Я потрошу шкаф, раскидываю ящики письменного стола, вскрываю сейф… Чтобы найти – что? Что пропало, Лукреция Даниловна?

– Наградной пистолет отца.

Раков вскочил, опрокинув стул.

– Вы хранили в этой квартире оружие?..

– Я хранила его в сейфе! – крикнула Смирновская.

Антон подошел к телефону и снял трубку, «затаптывая» папиросу в пепельнице.

– Кому ты звонишь? – спросила Смирновская.

– В милицию.

– Идиот!..

– Это точно. Но я хочу, чтобы все было по закону. Пусть оформляют нападение, взлом и кражу оружия.

– Нападение? – уточнила Лукреция.

– Вы на меня напали. Результат, так сказать, на лице, а у вас ссадины на костяшках правой руки. Алло! Милиция? Хорошо, я подожду.

– Прекрати меня позорить, положи трубку и развяжи руки – затекли! – приказала Лукреция.

– Развяжу, как только примут мой вызов.

Подъехавший наряд оформлял кражу со взломом почти два часа. Старший в опергруппе – лейтенант милиции – дважды звонил своему начальству. Первый раз, когда узнал, кому принадлежал пропавший наградной пистолет «вальтер ППК». Генералу Смирновскому. На просьбу описать оружие хозяйка квартиры снисходительно заметила:

– Любимая модель Джеймса Бонда.

Потом вспомнила о металлической пластинке с дарственной надписью.

Второй раз оперативник связался с начальством, чтобы посоветоваться относительно жалобы на рукоприкладство дочери генерала – ее зять настаивал на составлении протокола, обещая завтра же представить из поликлиники справку о побоях. Сама генеральская дочка – представительная надменная дама – требовала, чтобы ее немедленно посадили за насилие над зятем на пятнадцать суток и непременно – в карцер.

– Мне нравится сидеть… то есть, лежать в карцере, – уверяла она.

Лейтенанта нервировали куски яркого махрового халата на полу в коридоре. Было в этих тряпках что-то странное, неуместное в ситуации с похищением оружия. Когда эксперты закончили снимать отпечатки, а фотограф – фотографировать, лейтенант спросил, кто разрезал халат на куски.

– Я, – кивнула Смирновская. – Это мой халат.

– Зачем? – с досадой уточнил лейтенант, чувствуя, что этим вопросом только усугубит абсурдность ситуации.

Неопределенно махнув перед собой рукой с погасшей папиросой, женщина ответила:

– Он был на зяте!

Тяжкий труд

Лукреции с трудом удалось организовать работу с дочерью – потребовалось почти полгода. К весне 1996 года, когда Лайка, наконец, начала сносно печатать на клавиатуре четырьмя пальцами, Лукреция столкнулась с желанием дочери осознавать, что именно она печатает – вопросы посыпались после каждого пятого слова. Нервничая и раздражаясь, Лукреция стала добиваться от Лайки печатать, не внедряясь в текст, и наступили тяжелые времена.