Душа Ардейла

Мудрить, как-то особо не получалось. На следующий день (и как это гномы умудрялись разделять их?), два гнома и Барат, сразу после завтрака, направились в кузницу. На художника, который попытался, было заявить свои права на время Мартрехта, тот так грозно рыкнул, что бедняга рванул в сторону, горестно причитая на ходу о том, что тут не понимают искусства.

Барат напрасно тужился, пялясь на раскаленную заготовку, она, проклятая, никак не реагировала, лежа на наковальне. Как только не пытались пробудить дремавшие в Барате необычайные возможности гномы. Они требовали вспомнить все, что тогда побудило его выковать клинок. Гномы выходили, оставляя его одного, чтобы в точности воспроизвести то состояние, но ничего не помогало! Не помогли и музыканты. Мартрехт пригласил их из соседней таверны. Они во всю наяривали на своих инструментах, вдохновленные щедрой оплатой, на которую не поскупился кузнец. Брамур только вздыхал, видя подобное расточительство, но перечить не смел.

Барат сидел на табурете подавленный, избегая смотреть на Мартрехта и Брамура. Крупные капли пота, от усилий что-то вспомнить такое этакое, усеяли лоб. Брамур с сочувствием глядевший на него, набрал в кружку воды и протянул Барату.

В момент, когда рука Барата коснулась кружки, что-то произошло. Как-то изменилась заготовка. Барат замер, так и не притронувшись к воде. Надо ли говорить о том, что оба гнома моментально заметили изменение, произошедшие с Баратом.

- Что? - жадно спросил Брамур, убирая кружку в сторону.

Легкое марево, окутавшее заготовку, исчезло. Барат тряхнул головой, и снова потянулся за водой. Брамур разочаровано снова протянул ему кружку. И снова, едва Барат коснулся металла, что-то с заготовкой начало твориться. "Так, кажется, понял!" - пришла мысль Барату. Он жадно выпил воду и отдал кружку Брамуру, не сводя взгляда с пышущей жаром заготовки. Брамур протянул руку, забирая емкость, но Барат, неожиданно, выпустив кружку, с необычайной силой ухватил Брамура за руку.

В тот же миг заготовка изменилась. Проступили призрачные контуры, в которых безошибочно угадывалась секира. Снова Брамур услышал тяжелые аккорды почти забытой музыки. Его уже ничто не интересовало! Он держал за руку Брамура и впитывал в себя что-то такое. Брамур даже не пытался вырваться из тисков, в которые превратилась рука Барата.

А Барат весь отдался ритму. Его не волновало, что кто-то сидит и смотрит на то, что он делает широко открытыми глазами и, не менее широко, открытым ртом. Музыка звала, требовала, молила. И вскоре ей набатом начал вторить молот. Время от времени, Барат хватал заготовку и разогревал ее в горне, но необычно, а как-то частями. То есть раскалялась только та часть, над которой он работал. Как это получалось, пожалуй, Барат сам не смог бы пояснить. Но вот получалось! И снова гремел молот…

Все! Работа закончена. Барат тяжело рухнул на табурет, жадно хватая воздух пересохшими губами. Пот градом стекал по лицу, шее, груди. Руки дрожали и вибрировали.

В кузнице повисла тяжелая тишина. Мартрехт пораженно всматривался в лицо Барата, а Брамур, не отрываясь и не моргая, уставился на лезвие великолепной секиры, лежащее на наковальне.

Внезапно, Брамур судорожно вздохнул. Мартрехт перевел взгляд на него, а потом на наковальню. Лезвие менялось! Нет, не форма лезвия, которое было выковано идеально, а внешняя его часть. На блестящей поверхности начал медленно проступать черный, сложнейший узор. Точно такой, какой украшает с незапамятных времен ворота в Курхан-Старотсе. Никто не может его воспроизвести в точности, настолько он сложен. И вот этот сложнейший узор красуется на лезвии секиры. Медленно растет рукоять из неведомого материала, покрываясь при этом узором из блестящих кружочков и звездочек. Ближе к окончанию, рукоять покрылась шершавой, очень удобной для держания и ударов кожей. А может и не кожей. Может просто чем-то похожим на нее. Гномы зачарованно смотрели на это чудо.

Барату же было не до чудес. Он был полностью истощен и опустошен. Казалось, что он отдал часть себя за время работы, и не малую часть!

Брамур нерешительно оглянулся на Мартрехта. Тот мотнул головой:

- Это твое! Он тебя прочувствовал, а не меня, или кого-то еще.

Брамур гулко сглотнул и, поднявшись, осторожно подошел к наковальне. Нерешительно протянул руку, отдернул, снова протянул. И, вдруг, решившись, схватил секиру за рукоять, поднял ее, и замер, вслушиваясь в себя. Постепенно его лицо расползлось в совершенно счастливую улыбку, раздвинув бороду губами и встопорщив густые усы.

- Я его чувствую! Я его слышу! - потрясенно прошептал он. - Это просто чудо! Это магия!

Несколько взмахов секирой, во время которых было только слышно шипение разрезаемого воздуха.

- Она же легкая, как перышко! - вдруг, восторженно рявкнул Брамур.

Он перехватил СВОЮ секиру и прижал к груди. Мартрехт заметил, как по лезвию полыхнули чисто-белые всполохи. Старый мастер снова перевел взгляд на Барата и встретился с взглядом синих глаз, в которых плавилась бесконечная усталость.

- Ты, это… Иди, отдохни что ли, парень.