Душа компании

Должно быть, я ее любила только летом

Потому что помню лишь ее ноги,
голые и в рыжих веснушках от жары,
кислый дух ее подмышек, когда она разговаривала
руками, или как она спала на полотенце
на гравии заднего двора, пронзительное солнце слепило
от масла у нее на плечах, или как она листала
материны каталоги, рисовала гениталии,
засунутые в рот фотомодели, или как мы ходили в одних лишь
маечках на бретельках, даже ночью, палец ее вихрился по
периметру кровавой луны, пока мы лежали на крыше машины,
стоявшей на столовой горе, кости десятка девчонок
                                                  захоронены под
нашими медленно дышащими телами, за много лет до того,
                                                 как их нашли,
или как мы голыми купались во льду и по очереди лизали
                                                 леденец-ракету,
купленную на карманную мелочь, и как, согласно любому
                                                 определению того,
что значит быть влюбленными, мы такими и были, но отчего-то
лишь в июне, или июле, или же августе, а настанет сентябрь —
и нет ее, в зимней спячке, ждет солнца, кожа ее,
ее язык лакает соль с моей щеки,
мы лишь едва говорили о наших телах и о том, чему хотим
их научить, если не перепадало нам сплести ноги,
разговаривать нам было не о чем, если не могли дразнить собой
друг дружку, в чем смысл болтаться вместе,
если не могли насосать кровавый синяк друг дружке на шею,
чтоб какой-нибудь мальчишка заревновал, кто были мы
                                                           на самом деле?
что еще было делать?

Кручу назад

мы с пацанами играем в «четвертачки» с двойными стопками водки, и я побеждаю. под победой я подразумеваю, что я не из пацанов, но почти что не хуже. под этим почти что я подразумеваю, что я девчонка, и я пьяна. всякий раз, когда промахиваюсь мимо стопки, джонни выпадает метнуть четвертачок мне по костяшкам, и теперь костяшки у меня кровоточат мне на бедра, но всякий раз, когда попадаю в стопку, мне достается опрокинуть в себя полную глотку выпивки. я шарахаю стаканчиком, пока он сбоку не трескается, и теперь игра на то, кто по-прежнему осмелится из него пить, кто рискнет осколками в животе, кто порежет себе нутро ради пачки «ньюпортов», и дело даже не в том, что мне хочется сигарет, я просто не боюсь крови, что также свойственно девчонкам. но быть единственной девчонкой означает, что нужно заставить себя проигрывать, когда слишком много выиграешь, поэтому монета отлетает у меня рикошетом от кромки стопки, и я позволяю джонни раскроить меня. через тридцать минут джонни выволакивает меня из ванной за запястья, и я слышу, как он говорит что-то про кровь на ковре, о пьяной девчонке в доме, от которой повсюду пятна, и я думаю, это должно означать, что я чемпионка по «четвертачкам». джонни такой парень, кто спит с пистолетом, не с женщинами. но именно джонни всегда приглашает меня поиграть в четвертачки, и мне иногда интересно, не вот так ли джонни ебется. как, может, он из тех людей, кто кричит, лишь когда под водой, или дает мне ощутить, до чего сильные у него пальцы, на самом деле меня не касаясь. может, именно поэтому все мы здесь, даже мальчишки, чтобы джонни держал нас, как зарешеченное окно. один день в неделю я работаю двойную и в этот день не отвечаю на звонок джонни. под одним днем в неделю я подразумеваю, что к нему вламываются два мужика и застреливают джонни в висок за две тысячи колес, а я соскабливаю в мусорку пасту с тарелки какого-то предпринимателя. при случае я расскажу вам, почему не пошла на поминки. наверное, я на самом-то деле никогда не знала джонни таким. под таким я подразумеваю трезвого или в церкви. когда говорю, что не пошла на поминки, я подразумеваю, что проезжала мимо его дома каждый день два года подряд, и знак «продается» так и не сняли, как будто дом всегда будет джоннин, будто, может, весь город знал, что там случилось. будто, может, не получается вывести кровь.

Автокросс