Душа моя Павел

– Зато салями навезли в упаковке, – протянул Бокренок и сглотнул слюну: он страдал от анастасьинской натуральной кухни в исполнении Кавки и давно мечтал о чем-то по-настоящему вкусненьком.

– Ага, навезли, – проворчал Данила. – А от Москвы отъедешь, там что?

– А не купить ли мне колбаски, спросил советский гражданин, заходя в гастроном? – захохотал Сыроед. – И при этом антисоветски улыбался, за что и был немедленно арестован. Ну что, стучать побежишь на нас, засколупина?

Он, по-видимому, жалел о своей откровенности в ту ночь у костра в лесу и относился к Павлику с деланой грубостью. Непомилуев опустил голову. «Всё-таки вмажу ему однажды».

– Не знаю, откуда ты там приехал и что ты себе думаешь на самом деле, кто у тебя родители и где и как тебя воспитывали, но жизни ты нашей и впрямь не знаешь, – сказал Бокренок, который в своих злых шутках изощрялся больше других, а за Павликом всё время пристально наблюдал и пытался его раскусить: дурак он, сволочь, провокатор или прикидывается?

– Это еще почему?

– Сельпо помнишь?

И Павлику нечем было крыть, потому что и правда так случилось, что когда однажды они зашли в деревенский ларек, то в первый момент он не понял, куда попал.

«Извините, пожалуйста, а вы не подскажете, где у вас здесь находится продовольственный магазин?» – вежливо спросил он у молодой продавщицы, охранявшей пустые полки с яблочным повидлом, и всё презрение, всё ожесточение, какое только могло скопиться в прекрасных женских глазах, хлестнуло Павлушу.

– Хорошо у вас там, однако, на северах живут, – заметил тогда Данила и переглянулся с Бодуэном, как авгур с авгуром, если бы только Павлик помнил по «Герою нашего времени», что это слово значит.

Сатисфакция

«Что вы про мои севера знаете? Что вы знаете про мой город, о котором я не могу вам ничего рассказать? Что вы знаете не про вашу элиту спесивую, а про настоящих людей? Кто вы такие по сравнению с ними? Зачем вы? Кому вы нужны и интересны? Вы сами – прыщи на лице моего государства! Это в вас нет ни благодарности, ни благородства, потому что даже если, – мысленно спорил с ними оскорбленный Павлик, когда вечерами структуралисты до хрипоты, до взаимоизничтожения дискутировали друг с другом, просуществует ли СССР до 1984 года, и Непомилуев сам поражался, откуда эти мысли в голове в противовес их бессердечным словам и ужасным прогнозам берутся, – даже если предположить, что вы в чем-то правы, Пятисотый – исключение и мы живем пока что не в самой лучшей и не в самой богатой стране, если на минуту допустить, что она чем-то больна, трудна, скудна, то это значит лишь то, что мы еще сильнее должны ее любить и больше для нее трудиться. Любить благополучную, сытую страну немудрено, а ты полюби вот такую. Ну вот есть у вас мать, она стара, немощна, вы же не будете ее за это презирать. Почему же вы презираете тогда свою Родину, которая сделала вас такими, какие вы есть? Почему вы пользуетесь тем, что она вас изо всех своих сил защищает и дает вам лучшее, что у нее есть? Почему за вас другие должны работать, охранять границы, служить в армии, рисковать жизнью, здоровьем, а вы только будете всё хаять, изгаляться, мечтать отсюда уехать и при этом бесплатно учиться в главном университете страны? Вам самим-то это как? Это не я, – шептал Павлик, – это вы, вы все, кто Родину нашу не любит и от нее отрекается, у кого не болит она в сердце, занимаете здесь чужое место! А я – свое, я – по праву!»

Ему хотелось расспросить самого умного и нешуточного из них, например Бодуэна, что он про всё про это думает, но какое-то чувство подсказывало Павлику: не надо, не делай этого. Не скажет тебе Бодуэн правды. А если и скажет, то ни легче, ни яснее от этого не сделается. И доказать свою правоту ты ему не сможешь. По крайней мере сейчас не сможешь. Ты лучше пока сиди и слушай, затаись и наблюдай, учись, копи силу, чтобы потом ударить, и не выдавай себя, не раздражай никого идиотскими вопросами. И Павлик слушал и наблюдал, но спрятаться и затаиться, стать разведчиком во вражеском стане ему не удавалось, потому что они, как будто разгадав его хитрость, не захотели с нею мириться и перед сном, когда уже тушили свет и лежали в постелях, полюбили дурачка дразнить не иначе как для того, чтобы ему злее спалось.

– Слышь, Непомилуйка, а ты в КПСС вступать будешь?

– Буду, если примут. – Павлику стыдным и недостойным показалось бы от своего отрекаться.

– А член КПСС знаешь как называется? – не отлипал самый маленький и противный.

– Как?

– Доставай блокнот и записывай: капээсэсовец.

И – хохотать.

– А еще слушай про КПСС: ребенок прибегает из школы весь в слезах. «Что такое, деточка?» – «Нас в школе пугают: съест капээсэс, съест капээсэс».