Душа моя рваная — вся тебе (СИ)

Он смотрит четко на Саймона, стоящего всего в паре метрах. На придаток к тому — Фрей, которая возвращает ему взгляд волком. Скорее, маленькой собачкой. Взъерошенная и озабоченная состоянием своего кровососа. Того, кто нарушил Соглашение. Но Алека злит не это. Не столько это, сколько тот факт, что это была Изабель.

— Посмотри на меня, — зовет сестра, и он нехотя переводит на нее взгляд. — Успокойся. Все хорошо, пойдем.

Он позволяет ей себя увести. Крепко прижимая ее к себе за талию и оставляя на ее волосах — чуть выше виска — рваный поцелуй. Лишь убийственным взглядом сверлит того, пока они не уходят достаточно далеко. Позволяет. Только потому, что если не уйдет прямо сейчас, то точно прикончит мразь, следы от чьих зубов теперь красуются на ее шее.

========== 7 ==========

Изабель Лайтвуд самая клишированная девушка.

Самая клишированная из всех. Она любит высокие каблуки, броскую одежду и красные помады. Наивно хлопать ресницами и улыбаться как сам дьявол. Играть в опасные игры и целоваться с плохими парнями. Громко смеяться, когда ей действительно весело и когда не весело совсем. Пить до невменяемого состояния и танцевать всю ночь. Флиртовать с каждым встречным и совсем не быть серьезной. Возвращаться домой рано утром, когда другие уже встают. Спать с теми, кто знает ее всего пару минут, но просыпаться в одиночестве. В ней так много этих чертовых клише, что Изабель порой думает, что она неживая совсем. Кукла. Игрушка. Обманка. Полностью сотканная из фальши и лжи.

Такие, как она не могут ничего испытывать настоящего по определению.

Им остается только вливать в себя текилу и отплясывать на барной стойке, а потом затягивать себя в кожу и воспринимать работу, как очередную часть своей веселой и крайне штампованной жизни. Такой, от которой никогда не устаешь. Потому что эту усталость можно снять, выпив чуть больше или трахнув кого-то еще.

Мать бесится, когда видит свою единственную дочь в коротком платье, едва прикрывающем хоть что-то, на высоченных шпильках и с яркой помадой на губах. Бесится. Изабель чувствует это даже сквозь холодный, оценивающий взгляд. Но это не просто раздражение, не безосновательная злость. Это нечто такое, за что ей становится стыдно. Настолько, что ей будто снова лет пять, она разбила коленки, потому что носилась по Институту вместо того, чтобы заниматься и учить руны. И чувство стойкое, что влетит не одной ей. Что она еще и Алека подставила. Хотя сейчас — сейчас ему точно не достанется. Он не виноват, что она такая. Тут вина только на ней. Вина за то, насколько она такая же, как и большинство девушек в ее возрасте.

— Прекрати вести себя так, словно ты ребенок, — говорит ей мать.

«Прекрати одеваться и вести себя, как шлюха», — вот что она хочет сказать. Изабель просто убеждена, что именно эта фраза должна срываться с языка матери.

Но ей хватает.

Ей хватает того, как ее резко одергивает мать этой фразой. Этой фразой, за которой стоит целый ряд из десятков-сотен-тысяч взглядов. Разочарованных. Пустых. Равнодушных. Злых.

И Изабель запихивает подальше все свои любимые вещи: короткие юбки, открытые платья, шорты и даже несколько маек. Взамен им — строгие и длинные платья. Закрытые. Чересчур и слишком по меркам Изабель Лайтвуд. По меркам той глупой клишированной девчонки. Она не такая больше. Она выросла. Она поправляет высокий ворот темно-синего платья, обтягивающего руки вплоть до запястий и ноги до колен. И натягивает широкую улыбку. Не такую яркую, не такую броскую. Лишь во взгляде никакого огня. А так совсем не отличить. Будто бы даже счастлива. Весела. Легка и невозмутима.

Она может быть взрослой. Ответственной. Серьезной. Она может стать такой, какой ее хотела бы видеть мать. Такой, как сама Мариза. Может.

Всего-то нужно надломить своенравный характер. Немного. До первого треска.

— Не надо, — коротко бросает ей старший брат после какого-то срыва.

После того, как она вдруг начинает орать на него из-за такого спешного и ненатурального решения жениться. И фраза эта не имеет никакого отношения к ее крикам. Алек терпит ее. Терпит. Когда она громко хлопает его дверью и фурией проносится по коридорам.

Мать не видит в ней ни одной трещины. И в ее взгляде впервые за многие годы можно прочитать почти что одобрение. Почти что радость и гордость. Почти. Папа пытается разглядеть эту тонкую грань перемены в ее взгляде. Спрашивает чуть чаще о том, как у нее дела, как она себя чувствует. Но фальшивой улыбкой и теплым — по-настоящему теплым — взглядом его можно успокоить. Заставить поверить во что угодно. Но вот с Алеком все сложнее. Потому что он останавливает на ней длительные и слишком внимательные взгляды. Сводит брови, чуть прищуривается. Под этими его взглядами она ощущает себя жертвой. Жертвой на охоте. Потому что она может не выдержать всего на мгновение, когда будет находиться среди какой-нибудь группы. В обществе. Приотпустить саму себя всего на три с половиной секунды, чтобы сделать полноценный вдох. Чтобы не треснуть еще раз. И тогда он заметит. Она не позволит ему жалеть себя.