Душа моя рваная — вся тебе (СИ)

Изабель Лайтвуд чувствует себя бесполезным куском дерьма, когда у нее не получается ничего спустя неделю, две, месяц. Особенно после того, как Магнус выставляет ее из своего лофта.

— Не желаю видеть вашу проклятую семейку, — недовольно выдает он и хлопает дверью у нее перед носом.

А Изабель злится, ударяет кулаком по его двери так, что ладонь тут же отдает болью. Из-за злости, из-за несдержанных эмоций. Не может она все исправить. Не может она вернуть брату его парня, не может абсолютно ничего. И она, как глупая девчонка, утирает проступающие на глазах слезы — осторожно, чтобы не испортить макияж — и возвращается в Институт.

Не в Институт даже — к Алеку.

Лишь своим присутствием она может хоть как-то помочь ему. Это меньшее, что она может сделать. Меньшее и недостаточное.

Он целует ее в накрашенные губы.

Он говорит:

— Спасибо.

Блядское «спасибо», которое ей хочется затолкать обратно ему в глотку. Не за что; она ничего не сделала. И это злит.

Злость испаряется куда-то со звуком расстегивающейся молнии платья. Он целует ее плечи, выцеловывает шею, стягивает режущую глаза ярко-розовую ткань платья, та поддается, соскальзывает по ногам на пол. И Изабель не сопротивляется, не может сопротивляться. У нее ноги подкашиваются.

Она почти стонет:

— Нет. Не надо. Ты не должен. Прекрати.

А сама млеет от прикосновений, поцелуев. Пальцами впивается ему в плечи, ведет по спине, голову назад откидывая, позволяя до исступления целовать шею. И все никак не может заставить себя на полном серьезе оттолкнуть его, заставить вспомнить о Магнусе. Ей плевать, что все это настолько неправильно. Лучше не думать.

Алек останавливается, смотрит этим своим взглядом, от которого у нее внутри все выкручивает. И только пальцами сжимает едва ли не до боли ее талию. Изабель хочется съездить брату по морде за то, что он такой непроходимый идиот и не видит очевидного. Она закидывает на него руки, обвивает вокруг шеи и с усилием дышит ему прямо в губы, когда он подтягивает ее на себя, чтобы их лица были на одном уровне.

— Мы ведь пожалеем оба об этом, — шепчет она так тихо, что ему приходится прислушиваться, чтобы уловить что-то помимо ее теплого, почти горячего дыхания на собственной коже.

— Главное, чтобы ты не пожалела, — и она чувствует, как его руки крепче сжимаются на ее спине, удерживая ближе, не позволяя выскользнуть. И самое страшное — она и не собиралась выскальзывать.

Вместо того, чтобы ответить, она облизывает кончиком языка его нижнюю губу и плотно сжимает своими. Когда Изабель обвивает ногами его бедра и чуть приоткрывает рот, позволяя ему углубить поцелуй, Алек больше не задается вопросом, любит ли он ее или просто боится одиночества.

========== 15 ==========

Изабель Лайтвуд дефектная, когда дело касается доверия мужчинам.

Треснутая, неправильная, с браком.

Отец изменяет матери уже много лет. Больше, чем Максу. И она знает это. Знает, хотя и продолжает улыбаться и называть его папочкой. Она любит его, безмерно любит, но это все никак не меняет тот факт, что ее отец лжец. Что ее отец притворяется, что в их семье все прекрасно. Он целует Маризу на людях в щеку, а Изабель хочется пойти и проблеваться. Любви между родителями давно нет. На чем вообще держится их брак, она не имеет ни малейшего представления. Ее отец лжет снова и снова, а у нее не хватает смелости уличить его во лжи. Лишь опустить взгляд, поджать губы и повторять себе, что так оно, наверное, и должно быть. Все лгут, все кругом лгут.

И она быстро учится никому не доверять.

В четырнадцать парень впервые в жизни зовет ее на свидание. И Изабель бегает по комнате, подбирая лучшее платье под новые туфли. Она все еще старается верить в любовь, хотя кажется, что после поступка отца в подобное уже никогда не поверится. Когда ее впервые целуют, она не чувствует совершенно ничего. Ни бабочек в животе, ни желания порхать. Ей противно. Мокро и неприятно, и мокро.

В семнадцать она уже прекрасно знает, что мужчинам все равно, что она хороший патологоанатом, свободно говорит на испанском и латыни и может самостоятельно расправиться с десятком демонов, имея при себе лишь хлыст. Им важнее, какая у нее задница.

Девственность она теряет по пьяни в каком-то клубе. Сознательно. Чтобы доказать самой себе, что ей задурят голову рано или поздно, если она не выстроит самостоятельно определенный сценарий своей жизни. В любовь она уже не верит, давно не верит. Как и мужчинам. Совершенно.

В двадцать в сознании выбито как на камне: ей скажут что угодно, чтобы проверить, сколько раз она может кончить за ночь. Что у нее там внутри никого не волнует. Ровно до тех пор, пока под понятие «внутри» не попадает вагина.

Изабель смотрит на Джейса и думает, что он ведь по сути такой же. Самовлюбленный красавчик, который может склеить любую минут за пятнадцать или семнадцать. От этого противно. Приходится держать в голове образ двенадцатилетнего мальчика, который вместе с ней воровал конфеты с кухни.