Душа моя рваная — вся тебе (СИ)

— Тебя кто-то обидел, — он почти рычит ей в кожу, носом к щеке прижимаясь. Она ладонями по его бокам, не сразу на штаны, на застежку натыкаясь. Снять все это, надо просто снять. У них завтра не будет, а она сегодня сможет всех своих демонов накормить. Хотя бы раз. Просто избавиться от изъевшей ей мозг дурости. — Просто скажи, кто это сделал.

— Тшш, — шипит она, наконец стянув с него штаны, ладонями снова под рубашку мокрую. — Это я. Дурацкий урок борьбы. Неуклюжая, сам же знаешь.

И голову поворачивает, снова в поцелуй его утягивает. Каким-то полустоном воздух тянет в легкие, когда его руки на бедрах, когда он ее пижамные штаны стягивать начинает.

Мир и правда какой-то неправильный. С ним что-то не то.

Изабель все равно.

Алек дурно хрипит в ее шею:

— Ты потрясающая. Ты такая красивая.

========== 38 ==========

Изабель ломается; трещит.

Алек не видит.

Замечает лишь, что она в глаза ему почти не смотрит. А это верный признак вранья; у младшей сестры почему-то никогда убедительно врать, смотря ему четко в глаза, не получается.

Изабель хоронит себя под тоннами работы; оправдывает все едва-едва уходящей зависимостью.

Алек не видит.

Чувствует лишь, как она ускользает все дальше. Не столько физически, сколько морально.

Они будто местами меняются, только он как-то поздно слишком обращает на это внимание. Потому что внешне она все та же. Потому что она не прекращает красить губы, подводить глаза и влезать в свои эти туфли на высоченных каблуках. Потому что Изабель улыбается, говорит, что ей так много нужно сделать, да и вообще ему бы одному идти спать.

А он глаза жмурит и думает, что недосмотрел. Ее ведь хуже, чем если бы с крыши швырнули, позвоночник раздробив. Ее хуже, чем если бы ножом несколько раз прямо в мясо. Ее хуже, чем харкать кровью, а потом ссать все той же кровью после того, как ногами до полусмерти избили пятеро.

Недосмотрел, не в тот момент снова отвернулся. Тогда, когда не имел на это права. Тогда, когда был ей нужен.

Изабель не просит помощи; не тянет к нему руки.

Алеку тошно слышать все то, что у нее с языка.

— Тебе минут пятнадцать хватит? Просто мне еще нужно закончить с кое-какими документами, — и она отстраненная, она холодная и взгляд на него не поднимает даже.

И когда он понимает, о чем она говорит, что именно она имеет в виду, когда она начинает задирать юбку, кажется, что все тормоза слетают. Его срывает беззвучно, слишком тихо; в запястье ее вцепляется мертвой хваткой. А у Изабель выражение лица абсолютно бесстрастное, с плещущейся в радужке апатией.

— А, ты сам хотел снять? Конечно, давай сам.

Запястье ее выкручивать непроизвольно начинает, на себя ее тянет. Она лишь подбородок вскидывает, в глаза смотрит. Спокойно слишком, без толики эмоций.

— Мне казалось, что ты все еще считаешь меня потребной, разве нет?

— Изабель!

Имя вырывается почти рычащим каким-то звуком; а у нее в имени ни одного звука ведь, который прорычать можно было бы. Только все это никак на нее не действует: ни пальцы, сжимающие ее запястье, ни взгляд раздражительно-злой, ни ощущение чужого дыхания где-то слишком близко.

Алеку хочется встряхнуть ее. Хочется наорать. Разнести стоящее на ее столе; лишь бы выбить из нее эмоции. Эмоцию. Любую, совершенно любую. Но он, кажется, поймать не успел вовремя. Удержать у самого края пропасти.

У нее то ли полу-усмешка себе под нос, то ли выдох несколько нервный.

— Вот мы и дожили до того дня, — у нее будто слова замедленные какие-то. И когда она руку выворачивает из его пальцев, он выпускает. Даже удержать ее не пытается. Изабель стол собственный обходит медленно. — Даже ты меня больше не хочешь.

— Изабель.

На этот раз тише. На этот раз спокойнее. И Алек шаг в ее сторону делает, но она тормозит его, поднимая ладонь.

И вот теперь Алек видит.

Теперь он видит слишком многое.

И сколы, и царапины, и совершенно выломанное естество; у нее разве слез на глазах не хватает. Потому что она кажется абсолютно открытой вдруг. Обнаженнее, чем без одежды. Ближе, чем под ним.

Бесконечно уязвимой и хрупкой.

— Просто скажи мне, что это на тебя так влияет твоя терапия, — просит он тихо. Не решается больше приближаться к ней, вторгаться в личное пространство. — Избавиться от зависимости непросто, но ты справляешься.

Слова о том, что она сильная, что сильнее, чем может только представить, где-то на самом кончике языка, когда она перебивает. Когда руки на стол ставит, сама чуть вперед наклоняется; и срывается в пропасть в очередной раз, кажется.

Полубезумно как-то шепчет:

— Ангел, у тебя же весь мир впереди. Как я могла и правда поверить, что ты от него ради меня откажешься?

Ее выкручивает; выламывает и вытрясает.

Алек видит это слишком отчетливо.

И она пытается ударить, фырчит и пыхтит практически, когда он все же находит в себе силы обойти чертов стол, вжать ее в себя и держать. Держать, пока она рушится до основания в его руках. Держать, пока она повторяет нервно, чтобы он уходил. Проваливал-исчезал-катился-нахер.