Душа моя рваная — вся тебе (СИ)

Магнус все еще, наверное, им заинтересован. Почему бы и нет? Конклав все еще, наверное, предложит ему место в Аликанте. Почему бы и нет? Ему все еще, наверное, будет лучше без этой блядской связи, без изгвазданной во всей той грязи сестры. Почему бы и нет?

Алек в себя Изабель вжимает, не сразу понимая, что все ее попытки оттолкнуть-ударить-сделать-больно — не такие уж и попытки, у него наутро синяки в нескольких местах проступят — прекращаются. Не сразу осознает, что ее пальцы черную ткань рубашки на груди сжимают до белеющих костяшек.

У него нескончаемых «прости» целые легкие, а она жмурится и оглохнуть хочет.

Изабель выдыхается минут через пятнадцать — те самые пятнадцать, на которые себя ему как-то совсем по-шлюшьи предлагала — и реальность почти перестанет ощущать. Алек ненавидит себя в который раз по бесконечному кругу; жаль лишь, что эта ненависть задним числом ничего не исправляет. Ни тогда, когда он губами прижимается к ее виску, ни тогда, когда он ее на руки тянет, а она все за рубашку его цепляется и тихо повторяет, просит не делать этого. Он ведь в такие моменты как на ладони; по нему ведь видно, что он совсем о ней, как не о сестре.

Хорошо, что он учится порой не слушать. Хорошо, что он все свои с детства выращенные принципы глушить учится.

Удобнее на руках ее перехватывает, куда-то в самую макушку, ногой дверь за собой закрывая:

— Мы идем в ванну и спать. И мне плевать на твою работу так же, как и тебе всегда было плевать на мою, — ее в чертовой заботе и хриплом чуть голосе топит. — Я должен был все это раньше увидеть, Из.

Быть может, такими вот темпами по Институту скоро поползут совершенно неуместные слухи. Алек Изабель прижимает к себе теснее; в конце концов его приоритетом всегда было защищать ее.

А у него дыра расползается где-то за грудиной от осознания того, как сильно ее изломало и изламывает дальше.

Даже тогда, когда она почти успокаивается. Когда пальцами ловит его ладонь и доверчиво, с чем-то таким домашне-родным, чем-то, что лишь за закрытыми дверями, произносит, взглядом с ним встречаясь:

— Ты со мной идешь. Сам же говорил — «мы», — и тянет за собой в сторону ванной.

========== 39 ==========

Это же так просто — отдать одно простое воспоминание ради того, чтобы помочь девчонке найти свою маму. Это так просто, что она даже не задумывается об этом в процессе. Воспоминания — это же такая ерунда несущественная. Их так много, что одним больше, одним меньше. Да она и не заметит.

Только Изабель за завтраком пялится на Алека, в третий раз уже подряд говорит Джейсу, что с ней все в порядке. Просто голова, наверное, болит после вчерашнего.

— Я не могу вспомнить, что это было за воспоминание.

— Разве не в этом и смысл? — отзывается Алек, практически из рук у нее вытаскивает пустую уже чашку, и в сторону раковины направляется.

А Изабель не знает, как бы ей все объяснить.

У нее больше нет воспоминания об Алеке, она дыру из-за этого чувствует не зарастающую. Провал, который на мозг давит будто-то.

У нее где-то там брешь образовалась. И эту брешь просто жаждет быть восполненной. Она ведь непроизвольно сделала это; у нее даже времени на выбор не было. Если бы ей дали час. Два, три, пару дней — она бы отобрала воспоминание тщательно. Какое-нибудь из детства. Какое-нибудь, что ничего большого под собой не несет.

Только времени не было.

Демон вытащил из нее первое попавшееся.

Кусок, вырванный кусок воспоминаний. Сродни амнезии и навязчивой идеи вспомнить.

Изабель пытается вспомнить, что именно ей всегда в голову приходит первым, когда она слышит имя старшего брата, когда просто вспоминает о нем. Только в голове тишина. Белый шум. Ни одной подсказки.

А Алек от нее отмахивается и в стороне несколько подчеркнуто держится. Настолько, что ей хочется — как лет в тринадцать — повиснуть на нем и канючить, пока он просто не сдастся, пока не поймет, что она просто так не отвяжется. И это почти обидно; она что-то важное теперь не помнит. Что-то, что напрямую с ним связано. А он просто отмахивается от нее. Он просто ведет себя так, будто она маленькая надоедливая девчонка, а у него так много его важных и серьезных взрослых дел.

Ей не восемнадцать.

Ей будто бы тринадцать снова; и Изабель все чаще ловит себя на этой мысли.

Уж слишком он далекий для того, кто находится так близко. Отчего-то еще и кажется, что дело никак не связано с тем, что его-то воспоминание было о Джейсе. Ей просто плевать на это. Она ведь знает, что он чувствует к Джейсу. Она давно знает, и это вроде как вполне привычно. Непривычно только то, что Алек снова от нее закрывается, прячется за своими извечными стенами, уходит.

А она ночами сидит с выключенным светом, подтянув колени к груди, и пытается вспомнить. Вспомнить-вспомнить-найти, понять банально, откуда тянется нитка, которая ведет в никуда. Где нитка начинается с разорванного конца.

И не выходит совсем ничего.

— Помоги мне, — просит, когда уже совсем не выдерживает.

— Помочь с чем? — а он ведь правда не понимает, о чем речь. Он ведь и правда не понимает, что и зачем ей нужно.

— С воспоминанием, конечно.