Душегуб

Такой сбор пожертвований установил Либерс. До его приезда в этот приход у входа в молитвенный зал стоял обычный ящик из жести с висячим замочком, прорезью на крышке и надписью «Пожертвования». Но, к сожалению, даже приходя в церковь и переступая ее порог, люди и здесь не отказывались от худших человеческих черт. Либерс при вскрытии ящика часто в нем обнаруживал деньги, уже исключенные из оборота, или разменную мелочь; попадались и анонимные записки. В одной из них кто-то писал: «Господин пастор, как поживает ваша Элизабет?..» Записка ввергла пастора в замешательство, он мучился несколько дней, думая, что бы она значила, на что в ней намекали, потому что с Элизабет действительно было не все так просто, но, с другой стороны, настолько лично, что он был абсолютно уверен, что о его особенных отношениях с собакой не мог знать никто. В итоге успокоил себя тем, что записка была обычной хулиганской выходкой. Но после этого, чтобы покончить с подобным, не допускать появления впредь таких вещей, попросил убрать ящик пожертвований и завел следующий порядок, когда сбор средств происходил по окончании службы сборщиками у присутствующих прихожан. Было в этом и другое полезное, по разумению пастора, дело. Теперь каждый из прихожан мог подсмотреть: а что же бросает в тарелку его сосед?.. Так, Либерс исключил, с одной стороны, возможность анонимных записок, а с другой стороны, у людей не было выбора, — им приходилось класть в тарелку только деньги, потому что каждый мог увидеть, что и сколько положил его сосед. Был при этом еще один немаловажный психологический момент: между прихожанами возникала своего рода конкуренция в демонстрации показной щедрости, когда они, словно соревнуясь друг перед другом, старались положить купюру большего достоинства, чем сосед; а в результате в церкви заметно увеличились собираемые пожертвования.

Наконец, сборщики закончили обход залы. Прихожане встряхнулись после не слишком любимой ими процедуры и теперь тянули вперед шеи, высматривая своего пастыря, ожидая от него напутственного слова. Пастор Либерс, стоявший вполоборота к людям и занятый своими мыслями, когда сборщики пожертвований ходили по залу, зашел за стол-кафедру, сначала смиренно сложил, как в молитве, ладони, потом скрестил в замок пальцы и сказал:

— Я еще раз приветствую вас, дорогие братья и сестры, в нашем доме и приветствую каждого к нам присоединившегося… — Он заметно кивнул в сторону Нексина, и это все увидели, и по рядам прошел глухой шепот одобрения. — А сегодня, братья и сестры мои, я хотел бы с вами поговорить о такой наболевшей и злободневной теме, как ложь.

Зал в ответ зашумел громко и одобрительно.

— Да, я понимаю, — продолжал пастор, — какая это нелегкая тема для разговора. Однако напомнить об этом — мой долг… Очень распространенная среди людей манера поведения — быть неискренними, а проще сказать: притворяться или лгать. Таким образом, полагают многие, они себе будто бы облегчают жизнь… Однако происходит совершенно обратное; это временное «облегчение» приводит к другой проблеме: они сами же запутываются в себе, порой не могут разобраться, где правда, а где ложь… Происходит это, наверное, с каждым вторым… Впрочем, осмелюсь спросить: почему не с каждым первым?.. Да-да, я не оговорился… Я такой же человек, как любой из вас, хотя и пастор… Пусть кто-нибудь попробует утверждать, что это не так… К сожалению, именно так, и это очень ярко показал нам Учитель в его известной притче, когда книжники-фарисеи привели для казни женщину, уличенную в прелюбодеянии. Он тогда спросил их: «Кто из вас без греха?..» Все промолчали. Вот и я спрашиваю вас: «Кто-нибудь есть среди вас, кто бы мог выйти и прилюдно сказать, что он во всю жизнь никогда не говорил хотя бы раз в жизни неправду?..»

В ответ на его слова в зале стояла тишина, совершенно невозможная среди людей, которые словно боялись не только кашлянуть, но ненароком повернуться, чтобы зашелестела их одежда. Воцарилась пауза, сравнимая с минутой молчания, которой, бывает, когда люди поминают какие-то трагические события.

Нексин, сам регулярно выступавший с лекциями, оценил умение Либерса владеть публикой. Хотя народ был с определенным настроем, ловил каждое слово своего пастора чуть не с открытым ртом, как зритель в увлекательном кино, его риторика и позиционирование себя и зала были артистически и профессиональны.